Нерв - [19]

Одна из лошадей, которая шла чуть впереди, в высоком прыжке преодолела препятствие. Оставалось обойти только гнедого. Только фаворита, выбранного критиками, публикой и прессой. Не так зазорно, мелькнуло у меня в голове, уступить фавориту.

Я вдавил колени в бока Темплейта и два раза стегнул его хлыстом. Я понял, что ему нужен был только сигнал, каждой унцией тела он устремился вперед, вытянув шею; я встал коленями ему на холку, и давил на него, и двигался в его ритме, я держал хлыст, боясь помешать ему. Он вытянул морду вперед за пять шагов до финиша, и так и миновал его.

Я был так измучен, что едва мог спрыгнуть с седла. Когда мы пришли на площадку, где расседлывают лошадей, раздались одобрительные восклицания и комплименты, но я чувствовал себя слишком слабым и вялым, чтобы радоваться им. Ни одна скачка раньше не отнимала у меня столько сил. И ни одна так много не давала.

От удивления лорд Тирролд и Эксминстер выглядели почти подавленными.

– Отлично, Роб, – сказал Эксминстер, и его нижние зубы блеснули в улыбке.

– Это удивительная лошадь! – с жаром воскликнул я.

– Да, – согласился лорд Тирролд, – он удивительный. – И потрепал потемневшую от пота шею Темплейта.

Эксминстер сказал:

– Не болтайтесь тут, Роб, идите и взвесьтесь. У вас мало времени. Вы участвуете в следующей скачке и еще в одной после нее.

Я посмотрел на него.

– Ну а чего вы ждали? Пип, очевидно, пролежит еще несколько месяцев. Я взял вас вторым после него, и вы будете заменять его, пока он не вернется.

– Некоторые люди выходят с дезинфекции, а пахнут лавандой, – выдал Тик-Ток очередное изречение.

В конце дня он ждал, пока я переоденусь.

– Шесть недель назад вы выпрашивали лошадей. Потом вы даже пришли на телевидение как неудачник и заставили понять, что вы не неудачник. Воскресные газеты пишут в спортивных колонках о вас, вашу версию символа веры с удовольствием полощут в «Таймсе». Теперь у вас роль в шоу из-дублеров-в-звезды и тому подобный джаз. И все вполне прилично. Три победы в один день. Вот это то, что я называю нервом.

– Что взлетает вверх, должно упасть вниз. Вы потом подберете осколки, – усмехнулся я.

Завязав галстук и пригладив волосы, я посмотрел в зеркало на глупую улыбку, которую не мог стереть с лица. Такие дни, как сегодня, бывают совсем не часто, подумал я.

– Пойдемте лучше навестим Пипа, – предложил я.

– Идет, – согласился Тик-Ток.

Нам удалось побыть у Пипа всего несколько минут. Он лежал, накрытый одеялом до подбородка; в одноместной палате, нога подвешена в специальной люльке. Проворная сестра сообщила, что через минуту его увезут в операционную и что пациента не надо беспокоить: он уже принял нужные для операции лекарства..

– Привет. – Вот почти все, что мы сказали ему. Пип выглядел ужасно бледным, и глаза у него были затуманены. Но слабым голосом он спросил:

– Кто выиграл большие скачки?

– Темплейт, – ответил я почти извиняющимся тоном.

– Вы?

Я кивнул. Он слабо улыбнулся:

– Теперь у вас будет много лошадей для работы.

– Я сохраню их тепленькими для вас. Вы не пробудете тут долго.

– Три проклятых месяца. – Он закрыл глаза. – Три проклятых месяца.

Сестра вернулась с каталкой и двумя санитарами. Мы подождали в холле и видели, как они везли Пипа к открытому лифту.

– С таким переломом он пробудет тут не меньше четырех месяцев, – заметил Тик-Ток. – Как раз в марте к Челтнему выйдет. Самое время, чтобы отобрать у вас всех лошадей и лишить шанса участвовать в Больших национальных скачках и Золотом кубке.

– Ну и что ж, – не согласился я. – Всего лишь восстановится справедливость. А что-нибудь может случиться и раньше.

Наверно, Эксминстеру нелегко было убедить некоторых владельцев, что я способен занять место Пипа, и вначале я работал не со всеми лошадьми его конюшни. Но проходила неделя за неделей, и я невероятно шел в гору. Эксминстер все меньше и меньше привлекал других жокеев. В день я участвовал в трех или четырех скачках и возвращался в деревенскую берлогу удовлетворенный и выжатый как лимон, но наутро просыпался полный энергии и желания снова оказаться на ипподроме. Постепенно я даже привык побеждать, для меня перестало быть чудом восхищение владельцев или мой портрет в спортивных газетах.

Я начал зарабатывать довольно много денег, но тратил мало. Где-то в глубине сознания всегда оставалась мысль, что такое процветание временно. Пип поправлялся. Тем не менее, Тик-Ток и я решили купить машину на двоих, подержанный кремовый «мини-купер», нам порекомендовал его как выгодную покупку друг Тик-Тока, владевший гаражом.

– Еще пару леопардовых шкур на сиденья и пару блондинок, – заявил Тик-Ток, вытирая пыль с маленькой машины, припаркованной возле моей берлоги, – и мы будем похожи на элегантных представителей человеческого рода с рекламы в «Тэтлере». – Он поднял капот и всунул нос в мотор. – Какой прекрасный дизайн!

Пока Бог подбрасывал мне удачу за удачей, у других дела шли все хуже.

Грант не извинился и не дал никаких объяснений, за что он ударил меня, но с того дня фактически не сказал мне ни единого слова и перестал пользоваться моими вещами. Не уверен, что это меня огорчало. Он все больше и больше замыкался в себе. Неукротимая ярость бушевала в нем, и все более деревенело его тело и теснее сжимались губы. Он не выносил, если кто-нибудь дотрагивался до него, даже случайно, и угрожающе оборачивался, если кто-то натыкался на него в раздевалке. Моя вешалка на большинстве скачек по-прежнему была рядом с его, невозможно было избежать столкновений в таком тесном пространстве, и, если я нечаянно толкал его, взгляд, которым он окидывал меня, был полон ненависти.