Нерон - [20]

Конечно, невозможно поручиться, что рассказ об этом предсказании не появился уже после смерти Агриппины. Источник Тацита, описавшего роковое пророчество, им самим обозначен весьма неопределенно: «передают». В то же время Тацит уверенно пишет, что Агриппина много лет ждала именно такого конца, не страшась его.[52]

Мы не можем с уверенностью утверждать, было ли само предсказание, верила ли действительно в него Агриппина. Из того, что нам известно, можно сделать вывод, что августа-мать после потрясения, вызванного гибелью Британника, вовсе не прекратила борьбу за власть. К явному неудовольствию Нерона и его окружения Агриппина стала энергичнейшим образом, в чем ей помогала врожденная страсть к стяжательству, по утверждению Тацита, добывать деньги, увеличивая свое и без того немалое состояние. Сын, пытавшийся успокоить ее гнев великими щедротами, к досаде своей не мог не заметить, что таковыми он только подпитывает материнскую вражду и финансирует, возможно, весьма опасные для себя планы. Зачем, спрашивается, Агриппина тайно совещается со своими друзьями, зачем так обходительно принимает трибунов и центурионов преторианских когорт? А у цезаря-то иной охраны кроме преторианцев в Риме нет… Немало должно было взволновать Нерона и его верных друзей-наставников особое расположение императрицы к представителям старой римской знати. Почет, каковым она вдруг стала их окружать, мог быть истолкован как стремление не просто найти в этой среде опору, но и возможного достаточно знатного претендента на звание принцепса, не менее родовитого, нежели сам Нерон.

Все эти действия Агриппины имели одну безнадежно слабую сторону: им не хватало покрова тайны, столь необходимой для успешной политической интриги. Должно признать, что была мать Нерона никудышной заговорщицей. Предыдущий ее успех в деле отравления Клавдия объясняется прежде всего тем, что старый принцепс был безнадежно далек от тайных да и явных коллизий придворной жизни и изрядно прискучил собственному окружению, легко согласившемуся предпочесть ему молодого пасынка. Трагедия Британника потрясла Агриппину, но реально ничему не научила. Нерон был вправе оценивать ее подчеркнутую обходительность с военными, поиски расположения у старой римской знати, традиционного источника оппозиции императорской власти, как действия, направленные против себя, против единственного законного принцепса. А это и прямая угроза благополучию Рима и его граждан, что так хорошо пояснил самому цезарю и римскому народу старый мудрый Сенека. Ответные действия Нерона выглядят решительными, своевременными и, главное, совершенно оправданными. Он распорядился лишить августу-мать охраны, положенной ей как супруге прежнего и матери нынешнего правителя, удалены были также недавно дополнительно к ней приставленные телохранители-германцы. Агриппину принуждают покинуть Палатинский дворец и поселиться в доме, где ранее жила Антония, бабка Агриппины. В доме этом Нерон, правда, навещал мать, но не иначе как в окружении целой толпы центурионов, чем прямо подчеркивал недоверие к ней. Сами встречи носили сугубо ритуальный характер: Нерон целовал мать и немедленно удалялся.

Дабы лишить Агриппину возможности заниматься, интригами, встречаясь с теми, кто мог бы ей в этом деле пригодиться, Нерон нанял специальных людей, ежедневно досаждавших опальной августе всякого рода тяжбами, когда она находилась в Риме. Стоило ей удалиться из столицы, они следовали за ней, осыпая императрицу и на отдыхе злыми насмешками и бранью. Гнусные наймиты ухитрялись измываться над злосчастной Агриппиной даже во время морских прогулок. По словам Светония, они не давали ей покоя, «преследуя ее на суше и на море».[53]

Явная немилость и бессилие Агриппины против взбунтовавшегося против нее Нерона резко оттолкнули от августы-матери всех былых приверженцев. «Среды дел человеческих нет ничего более шаткого и преходящего, чем обаяние не опирающегося на собственную силу могущества»[54] — это наблюдение Публия Корнелия Тацита верно во все времена и для всех народов.

Никто более не навещает Агриппину. Куда-то исчезли недавно столь преданные ей центурионы и трибуны преторианских когорт, сенаторы, потомки покрытых славой знатных римских родов вдруг забыли дорогу к ее дому, никто не рисковал выказывать ей какую-либо поддержку, утешать в несчастье. Лишь несколько женщин оставались верными старой дружбе, да и то среди них оказались не только те, кто любил опальную императрицу, но и те, кто пылал к ней ненавистью. Эти люди рассчитывали, разузнав что-либо порочащее Агриппину в глазах Нерона, немедленно донести эти сведения до него и тем самым заслужить награду.

Подлый донос не заставил себя ждать. Среди тех, кто остался в окружении императрицы, была некая Юния Силана. Женщина знатного рода Юниев, который подарил Риму и основателя республики Луция Юния Брута, и последнего ее защитника Марка Юния Брута, к нему погибающий Гай Юлий Цезарь обратился с последними словами: «И ты, дитя мое?»

Если один из великих Юниев избавлял Рим от тирании царя Тарквиния Гордого, а другой участвовал в убийстве того, кто уничтожил республиканский строй в Риме, то Юния Силана жаждала погубить уже и без того лишенную какой-либо власти императрицу, движимая исключительно личной злобой никак не политического происхождения.