Нерассказанный рассказ - [2]

Интересно, что за Желтый лог, - думала Катя. - Наверно, все истлело от зноя и воды нет. Желтый лог, улица имени Ленина, дом 31-а. Вот уж она им расскажет про старинную речку Тибр...Говорят, русское слово "стибрить" от названия этой речки. Русские матросы были некогда в Италии и стибрили какую-нибудь черноглазую красавицу. Вот и пошло слово "стибрить". А слово "слямзить"? В какой стране река Лямза?.. В Москве, перед тем как "итальянок" рассадить в разные поезда, их целый день водили по огромной больнице, из кабинета в кабинет. И слушали, и просвечивали. И анализы брали. И ничего не сказав, только погладив по русым головам, отвезли на вокзал и усадили в поезда.

Дали десять тысяч рублей на дорогу, и Катя успела их все уже истратить. Что делать, если буханка хлеба стоит...

Но разве эти горести могут заслонить в Кате радость, которую она везет домой? И даже то, что тетенька-проводница сказала, что титан сгорел, кипяченой воды нет и не будет, и Катя пила сырую, и у нее разболелся живот... И даже неприятные взгляды какого-то небритого дядьки в тельняге и пятнистой куртке, пятнистых штанах и разодранных кедах... Он ей сиплым шепотом то стишки собственного сочинения читал, то матерился, ощерив гнилые зубы, залезая на третью почему-то полку, под самый потолок плацкартного вагона, как раз над Катей...

Катя лежала, зажмурив глаза, и мысленно успокаивала страшного дядьку, как успокаивают незнакомую злую собаку: "Ты хорошая, хорошая, не трогай меня, я невкусная, одни кости и жилы..." Конечно, последнюю перед Красноярском ночь Катя не спала. Кто-то оставил на столике мятую газету "Российские вести" с портретом президента, вот Катя и делала вид, что читает ее при тусклом ночном освещении, искренне надеясь, что угрюмого соседа с третьей полки портрет руководителя государства отпугнет, тем более что ниже грозно чернел заголовок: "Пора решительно взяться за борьбу с преступностью!" А когда проводница объявила, что поезд подходит к Красноярску, Катя обнаружила, что у нее пропала из сумки шерстяная кофта, подарок для матери - лежала на самом верху, а Катя всего лишь отлучалась в туалет, лицо и руки помыть... Катя заплакала и исподлобья оглядела соседей - и смуглую бабушку с двумя курчавыми внуками, узбеки едут, и отвернувшегося к окну, проспавшегося на конец дядьку в пятнистой робе, и носатого, суетливого типа с золотыми зубами... И все, решительно все показались Кате подозрительными, все могли украсть...

И добрая Катя второй раз всплакнула, теперь уже от стыда - как она может подозревать людей на своей Родине? Этак и жить нельзя...

На перроне стоял братик Витя, держал в руке телеграмму, которую из Москвы послала домой Катя. Он подрос за это лето, лицо у него стало суровым, рыжие вихры были смешно обкорнаны, как у петуха. Ах, ведь это у нынешних пацанов во всем мире такая мода. Катя стояла перед ним вся в заграничной одежде, в нелепой панамке, с кожаным дорогим чемоданом подарок итальянской больницы - и сумкой, в которой лежал для Вити очень похожий на настоящий пистолет с патронами. Витя же был, как тот сосед по купе, в афганке, в кроссовках. Он, конечно, сразу узнал сестру, но почему-то оглядывался и сопел.

- Витя, - тихо сказала Катя и снова захныкала. Что-то она часто стала плакать. - А мама, папа здоровы?

- На работе, - буркнул брат и забрал у сестры чемодан.- Нам на автобус.- И как бы нехотя сказал. - Ты здорово изменилась. Как они там, буржуи? Хотя и тут!.. - и махнул рукой.

Автобус был набит битком и кренился, как кораблик в море. Катя через желтые немытые окна толком не видела города, но город, кажется, был большой... По ту сторону реки дымили трубы заводов... Но вот выехали в чистое поле, Катя увидела бульдозеры, асфальтоукладчик... А вот и картошку окучивают... А вот пошел лес, замелькали холмы... Где же село Желтый лог?

В автобусе поначалу громко говорившие люди замолкли. Шофер включил радио, визгливо пела какая-то певица. Потом водитель выключил радио и объявил:

- Приехали. - Но никто и не вздумал подниматься. По голосу пассажиры поняли, что автобус сломался, вернее - прокололась шина. Пока шофер в очках менял колесо, часть мужчин вылезла покурить, и вместе с ними - Витя.

- Ты куришь? - только и успела ахнуть ему вослед сестра. Он смотрела в окно, как он солидно затягивается, стоя возле водителя, как он помогает тому - вот старое колесо понес подвешивать на задке автобуса, вот вернулся, закурил вторую сигарету.

Катя понимала, что он курит как бы для нее, устанавливая некую дистанцию: ты там по заграницам отдыхаешь, а мы тут работаем, и еще неизвестно, будет ли от тебя прок в новой тяжелой российской жизни... Наконец, автобус покатил дальше, и холмы раздвинулись, и перед Катей возникло небольшое село как бы в чаше, раскинувшейся до горизонта, с рыже-зеленым лесом по краям. Катя поняла, что это и есть ее новая родина. Она суетливо, несколько стыдясь своей праздничной одежды, вышла за братом из жаркого, вонючего автобуса, и он, не оглядываясь, повел сестру по пустынной улице. Дома здесь были разные - и дорогие коттеджи из красного кирпича, и сиротские избы, полубараки... Дом 31-а оказался именно таким, серым, под латаной шиферной крышей, но зато со своим двором и сараем. Ворота покосились, крыльцо было новое, из свежей доски, и эта малость уже как бы давала надежду: мол, ничего, было бы откуда стартовать... На дверях висел амбарный замок, и Катя поняла, что родителей дома нет.