Нераскрытая самость - [36]

Если содержание сновидения согласуется с сексуальной теорией, то мы заранее знаем его суть; если же оно символично, мы по меньшей мере можем сказать, что пока не понимаем его. Символ ничего не маскирует, он раскрывается во времени. Очевидно, что толкование даст один результат, если вы считаете сновидение символическим, и совершенно другой, если вы предполагаете, что основная мысль просто замаскирована, но уже известна в принципе. В последнем случае толкование не имеет смысла, ибо вы находите только то, что и так уже известно. По этой причине я всегда советую своим ученикам: «Узнайте о символизме как можно больше, но забудьте все это, когда анализируете сновидение». Этот совет настолько важен на практике, что я сам взял за правило напоминать себе, что никогда не смогу понять сновидение настолько, чтобы истолковать его верно. Я делаю это с целью приостановить поток собственных ассоциаций и реакций, которые в противном случае могли бы затмить неуверенность и колебания моего пациента. Поскольку для аналитика чрезвычайно важно получить как можно более точное представление о посыле сновидения, контекст его образов необходимо исследовать с максимальной тщательностью. Когда я работал с Фрейдом, мне приснился один сон, весьма показательный в этом отношении.

Мне снилось, что я в «своем доме», по всей видимости, на втором этаже, в уютной гостиной, обставленной в стиле восемнадцатого века. Я удивлен, потому что никогда раньше этой комнаты не видел. Мне интересно, как выглядит первый этаж. Я спускаюсь вниз и обнаруживаю, что там довольно темно. Стены обшиты панелями, а тяжелая мебель явно датируется шестнадцатым веком, если не раньше. Мое удивление и любопытство усиливаются. Я хочу узнать, как устроен весь дом, и решаю спуститься в подвал. Я нахожу дверь, а за ней – каменные ступени, которые ведут в большую сводчатую комнату. Пол выложен каменными плитами, а стены выглядят совсем старыми. Я разглядываю кладку и понимаю, что раствор смешан с битым кирпичом. Очевидно, это древнеримская стена. Мое возбуждение нарастает. Я замечаю железное кольцо, вделанное в одну из каменных плит в углу. Я поднимаю ее и вижу еще одну узкую лестницу, ведущую вниз, в какую-то пещеру. Очевидно, это доисторическая гробница. В ней я нахожу два черепа, несколько костей и осколки керамики. На этом я просыпаюсь.

Если бы Фрейд, анализируя это сновидение, следовал моему методу изучения контекста, он бы услышал весьма любопытную и многозначительную историю. Впрочем, скорее всего, он бы списал мой рассказ на попытку уйти от проблемы, которая в действительности была его собственной. На самом деле этот сон представлял собой краткое изложение моей жизни – жизни моего разума. Я вырос в доме, построенном двести лет назад, большинство предметов мебели насчитывало лет сто, а самым захватывающим интеллектуальным приключением было чтение Канта и Шопенгауэра. Труды Чарльза Дарвина стали для меня величайшим открытием. Прежде я жил со своими родителями в средневековье, где миром и человеком управляли божественное всемогущество и провидение. Этот мир устарел. Знакомство с восточными религиями и греческой философией релятивизировали мою христианскую веру. Именно по этой причине первый этаж был таким тихим, темным и явно необитаемым.

Мои тогдашние исторические интересы развились из давнего увлечения сравнительной анатомией и палеонтологией. В то время я трудился ассистентом в Анатомическом институте. Я живо интересовался останками ископаемого человека, особенно вызвавшим столько дискуссий Neander-thalensis и еще более спорным черепом питекантропа Дюбуа. Собственно говоря, таковы были мои настоящие ассоциации со сном. Но я не осмелился сказать о них Фрейду, поскольку знал, что он не любит упоминаний о черепах, скелетах и трупах. Он пребывал в странном убеждении, будто я предвижу его раннюю кончину. Этот вывод он сделал из моего интереса к мумифицированным трупам, выставленным в бременском музее Блайкеллер, который мы вместе посетили в 1909 году, во время нашей поездки в Америку.[37]

Одним словом, мне не хотелось высказывать свои мысли: недавний опыт заставил меня осознать всю глубину пропасти между моими воззрениями и воззрениями Фрейда. Я боялся, что потеряю его дружбу, если открою ему свой внутренний мир, который мог показаться ему в высшей степени странным. Чувствуя себя весьма неуверенно относительно собственной психологии, я почти автоматически солгал ему о своих «свободных ассоциациях», дабы избежать непосильной для меня задачи: растолковать ему основы моей очень личной и совершенно иной психической конституции.

Догадавшись, что Фрейд ищет во мне какое-то недопустимое желание, я предположил, что черепа могут относиться к некоторым членам моей семьи, чьей смерти я по каким-то причинам мог желать. Он согласился, что это возможно, но я был неудовлетворен такой «липовой» разгадкой.

Пока я пытался найти подходящие ответы на вопросы Фрейда, ко мне вдруг пришло интуитивное понимание той роли, которую субъективный фактор играет в психологическом понимании. Я был настолько ошеломлен, что только и думал, как бы побыстрее выпутаться из этой щекотливой ситуации. В конце концов я выбрал самый легкий путь и прибегнул ко лжи. Моя ложь не была ни элегантной, ни морально оправданной, но в противном случае я рисковал крупной ссорой с Фрейдом, а этого мне не хотелось по многим причинам.