Нептуну на алтарь - [74]

Николай вернулся другим человеком, и сам это ощущал. Может, это грандиозность моря родила в нем широкие замыслы или беспрестанный морской непокой встроил в душу вечный двигатель чувств и эмоций? Или крымские горы научили быть сдержанным и стойким? Наперекор крику всегда голодных чаек, который никогда не перестанет ему чудиться, отзывается теперь в нем тишина, и он падает в нее, как в летные травы, чтобы без очевидцев, без помех разобраться в том, что ему пришлось пережить.

Что за ужас это был? Может, вулкан взорвался или ухнула об Севастополь глупая комета? Откуда он пришел: из недр земных или упал с горячих звезд? Эх, если бы так просто все объяснялось… Но кроме терпеливой земли и молчаливых далеких звезд, есть еще люди — непослушные боговы создания — и в них скрыта загадка и разгадка правды о линкоре «Новороссийск». Та правда, которую надо забыть. Но удастся ли? Как забыть, какой силой вырвать из воображения, из сердца, из памяти мольбы и крики, последние содрогания матроса, умершего у него на руках? Можно ли забыть травмированных моряков, в исступлении доплывающих до берега своими силами, их хрипы и стоны, проклятия и растерянность? Как забыть? Как!?

Он чувствовал — мысли о гибели линкора стали его внутренним, болевым и непонятным, — морем. Они будут бить в берега его сердца, кромсать и резать его, пока он не поймет всего до конца. Ничего забывать он не собирался, так как забыть — это значит предать.

С этой стороны, откуда шел Николай, село начинались колхозным садом, а дальше лежало кладбище. И Николай повернул к нему, пошел, утопая в заносах. Он начал искать братскую могилу, в которой покоились расстрелянные немцами славгородцы.

Оставляя за собой глубокие следы, стараясь понять, где могилы, а где снегом занесенные кусты, Николай долго петлял между сугробами. На пушистой, не слежавшейся глади снега виднелись следы птиц и собак, углубления, оставленные заячьими лапками. Несколько раз Николай прошел вдоль едва заметного бугорка земли, обследовал окружающие холмики и лишь тогда удостоверился, что этот продолговатый бугорок — и есть братская могила. Ее поверхность почти сравнялась с землей. Если бы не знал, что она здесь должна быть, — не нашел бы. Ни креста, ни ограды, ни одного декоративного кустика. Забытое, запущенное захоронение.

Бог мой, лежат здесь, беспомощные и доверчивые, не способные ни на сопротивление, ни на отплату! Открытые каждому как для оплакивания, так и для глумления. Что еще, кроме доверия к живым, у них осталось, кроме слабенького ожидания доброй памяти о них, надежды, что люди будут чуткими к их растерзанным останкам? «Родные, как же вас защитить, как обезопасить? — Николай заплакал. — Инфернальный сон ста пятидесяти восьми человек, кого фашистские палачи расстреливали из автоматов, забрасывали гранатами, добивали из пистолетов, — подумал он, — будет длиться до тех пор, пока не вычеканят здесь их имена, не напишут для потомков правду об их нерасцветших жизнях и о ранней гибели, пока не воздадут им человеческой памятью, не оплачут сполна».

После стольких смертей, которых успел насмотреться за свои немногие лета, он не стыдился слез. Думалось, что после войны будет торжествовать только жизнь, не будет места наглой смерти. Тогда ему удалось приглушить в себе видения плачущих женщин, убийств и расстрелов, удалось не вспоминать бои и мертвые мужские тела на нескошенных полях, где над ними стаями кружили вороны.

Но произошла гибель линкора, и все вернулось снова. В соленых от пота снах, в температурно-горячих метаниях на измятой постели ему мерещились предсмертные судороги побратимов, и он снова слышал звуки «Варяга». И задавленная память ожила, заколола в сердце, забила в виски, заполонила мозг испуганными метаниями.

И вот его мертвые, те, с кого он начинал оплакивать потери, возвратились к нему. Или это он пришел к ним? Нет, не беспомощным пришел, и не просто так склонил голову! — он пришел к ним осознанным, с большим знанием и о смертном моменте, и о человеческом бессмертии.

Неужели здесь никого не бывает? Николай осмотрелся вокруг и увидел, что со стороны села сюда вели прикиданные снегом следы. Он обошел могилу и оказался там, где недавно кто-то стоял. Он будто старался втиснуться в еще присутствующую здесь его ауру, чтобы ощутить чужие мысли и свериться, не ошибается ли он в том, что забвение — это предательство, это — дорога, которая не ведет в будущее.

Время бежит через нас, мы — его проводники. Значит, будущее вызревает в нас из прошлого — как плод и наше основное достижение. И если мы забываем старину, то обрекаем себя на бесплодность, бездуховность и пресекаем бессмертие человека, обрываем дорогу в вечность для наших предков и для наших детей. Так как предков мы оставляем без завтрашнего дня, а детей — без вчерашнего.

«Дорогие мои, я понял всю правду о смысле жизни. И теперь, клянусь, все, что смогу, сделаю для вас. Подождите чуть-чуть, еще немножечко потерпите», — мысленно произнес Николай и снял с головы шапку. Он поймал себя на том неумышленном жесте и облегченно вздохнул — да, наконец-то он дома. Как долго он сюда возвращался, какой извилистой была его дорога.