Непростые истории 5. Тайны ночных улиц - [114]

Немного приподнявшись, она спустила рукава тёплого свитера так, чтобы укутать ими кисти рук. Осторожно сделала одно движение, передвигаясь на четвереньках.

Мария, прищурившись, наблюдала за стараниями подруги. В её глазах сверкало брезгливое любопытство.

Не дав Дарье доползти до двери, она утробно рыкнула, с размаху ударив её ногой под рёбра.

Та ахнула от неожиданности и завалилась на бок, прямо на острые осколки, от которых так старательно береглась:

— Афанасьева, ты чего?! — задыхаясь от боли, завопила она.

Подруга молча перешагнула через неё и вышла из спальни.

***

Когда боль немного улеглась, Даша осторожно перевернулась на живот. Куском деревянной рамы она немного расчистила пространство вокруг себя, и, наконец, смогла встать.

Дотянувшись до трюмо, на котором, подрагивая, белели свечи, она подцепила алюминиевую кастрюлю и притянула к себе, больно обжегшись каплями воска. Но это уже не имело никакого значения.

Единственное, о чём она мечтала сейчас — это убраться отсюда подальше.

Сделав широкий неуклюжий шаг, чтобы перешагнуть через поблёскивающие в свете свечей осколки, и едва не потеряв равновесие, она шагнула в коридор.

Первое, что она почувствовала — это запах.

В квартире остро воняло гнильём. Не мусором с помойки. Не пылью или сыростью.

Как-то, будучи на даче, они жарили шашлыки. Маринованное мясо, лук, специи. Убирать поручили ей. Но, подслеповатая, она пропустила лужицу крови, затёкшую между столом и мойкой. В жаре, к утру в кухне стояла точно такая же, как сейчас, вонь.

Девушка остановилась, силясь понять. Этого запаха раньше не было, когда они с Машей шли гадать.

Синицына выше подняла руку. В желтоватом круге света отразилось длинное узкое пространство. Нескончаемая галерея чернеющих проёмов, тусклые тени, оживавшие на границе света и тьмы.

И жалкие желтоватые блики вокруг.

— Ма-аш? — неуверенно позвала она в пустоту.

Голос, преломившись глухим эхо, улетел вдаль.

Она снова стояла в зеркальном коридоре. Том самом. Из которого только что едва вырвалась.

Сердце учащённо забилось и замерло. Знакомые квадратные метры выглядели совершенно иначе — обшарпанные, с крупными клочьями изрядно потрёпанных обоев, стены, выглядели заброшенно и уныло. Бесконечная череда тёмных провалов пугала. Из них тянуло холодом и плесенью. И доносились неясные звуки, словно там обитало нечто живое — дыхание, стоны, лёгкий шёпот.

Вы когда-нибудь слышали звуки собственного организма? Современное оборудование, погружаясь в глубины нашего естества, улавливают и, многократно усиливая, передают биение сердца — гигантского чавкающего монстра, работу лёгких — их необъятные меха с гулким шумом перегоняют воздух, охая и надрывно вздыхая. Из тёмных провалов доносились примерно такие же звуки.

Даша резко обернулась: за спиной тянулась та же череда тёмных проёмов, то же невнятное бормотание, словно из чрева исполинского организма.

Даже если тебя съели, у тебя есть как минимум два выхода.

Надо только их найти.

У неё саднила кожа на лице, руках. Мелкие царапины, оставленные стеклянным дождём, кровоточили. Мягкое мерцание свечей то и дело отражало кусочки зеркал, впившиеся в плоть.

Девушка с трудом вынула один из них, наиболее крупный, за который дрожащие, скользкие от крови пальцы, смогли зацепиться.

До неё донеслись жутковатые звуки: протяжно ныла скрипка, печально ухала виолончель, — за ближайшим проёмом послышался лёгкий гул. Словно настраивали небольшой оркестр. Эта знакомая, успокаивающая и понятная какофония, заставила прислушаться и сделать несмелый шаг навстречу.

Она вошла внутрь, в чернеющую пустоту одной из комнат, выходивших в галерею.

Тусклый свет свечи здесь, казалось, окреп и расширился, позволив осветить всё небольшое помещение.

Окна с торжественно-бордовыми гардинами и вуалью французских штор. Ровные ряды стульев с ажурными спинками и возвышающимися над ними шеями, головами. Впереди, на прямоугольном подиуме — хрупкая девушка с уложенными в тугие локоны волосами за концертным роялем, чёрным и величественным. Прямая спина, замершие на миг над клавишами тонкие пальцы.

И вот они коснулись их, несмело, извлекая немного траурные и торжественные звуки. Лёгкие кисти то взмывали вверх, то неистово обрушивались, завораживая.

Рахманинов. Второй концерт для фортепиано.

Она знала это произведение. Более того — это она его сейчас играла.

Это ЕЁ выступление на Рождественском концерте несколько дней назад.

Темп увеличивался. Руки, словно плетя кружева, порхали над клавишами, невесомые, волнующие, вдруг замедляясь, любовно лаская клавиши.

Но зал неистовствовал. Чем более проникновенно она играла, тем больше взрывов гомерического хохота слышалось от внешне увлечённой публики. Кто-то громко, в полный голос, разговаривал по телефону, ругаясь с тёщей. Мужик в предпоследнем ряду, с покрытой испариной красной шеей шумно сморкался в неопрятный платок. Парочка в проходе откровенно заигрывала.

— Эй, да успокойтесь вы! — не выдержала Дарья, закричала, перекрывая шум. — Вы же мешаете!

В одно мгновение музыка стихла. Почти сотня людей замерла, и, как один, повернула к ней свои лица — фарфоровые маски с чёрными провалами вместо глаз.