Непростые истории 5. Тайны ночных улиц - [102]

Как там, в фильмах, показывают? При травме спины ноги ничего не чувствуют. Лёха протянул руку и ущипнул себя за бедро. Чувствует! Чувствует, не сломал спину. Закусив губу, попытался сесть. В голове белой вспышкой взорвалась боль….

***

…Холодно. Лёху бил озноб. Боль пульсировала в груди, ползла ледяной змеёй по телу и отдавалась в пальцах ног. Он ещё жив.

Перед лицом стена. Серая, кирпичная, отсвечивающая глянцем сырости. Наверху уже, наверное, день — свет проникает в эту яму. Парня мутило. Скорее всего, сотрясение мозга. Он поднял к глазам дрожащую руку. На ладони не хватало двух пальцев; указательного и среднего. Но не было сил сокрушаться и жалеть себя. Вот отдохнёт немного…

…Жарко. Казалось, он дышит огнём. Он — вулкан, и в венах у него пылающая кровь.

Лёха лежал в полумраке. Темнело. Ничего, скоро его найдут… скоро…

…Больно. Парень отключался от боли, и она же его приводила в чувство.

…Он в аду. Как же он хотел домой…

Где-то надрывно смеялась женщина. Ничего… надо поспать… и станет легче…

***

Боль — как спящий дракон. Если не шевелиться, не проснётся. Лёха приручил её… нет — приспособился.

Снова светло. Снова перед глазами стена. Лёха не знал, сколько прошло времени, но день точно провалялся в бреду. Парень нащупал под собой кучу прелого тряпья. Так это ещё мягкая посадка была. Мог ведь и голову свернуть. Он всхлипнул и поднёс ладонь к лицу. Крови не видно… он же пальцы оторвал! Рука казалась куцей рогулькой. На ней остались мизинец и большой палец. Сука! Двух же не было. Или в глазах двоилось? Высвободив из тряпок вторую руку, он всхлипнул. Не было мизинца. Как же так?! За что он так зацепился? Нахлынула жалость к себе, разбудила дракона. Он вгрызся болью в поясницу, и Лёха закричал…

Сверху моросил дождь. Капли падали на раскалённое лицо. Лёха, раскрыв рот, ловил их, пытаясь утолить жажду. Во рту такая пустыня, что, казалось, даже язык высох.

Вверху, метрах в десяти, виднелось круглое отверстие. В этот люк Лёха и провалился. И как насмерть не разбился? Высота такая. Хорошо, ворох тряпок навален. Из стены торчали ржавые скобы, ведущие вверх. Но до них ещё надо допрыгнуть. «Вот отлежусь, — успокаивал себя парень, — и вылезу по ним наверх». Лёха поднял руки навстречу дождю и в отчаянии завыл. На обеих руках остались только большие пальцы. Остальных не было. Пустое место. Ни рубцов, ни крови. Оставшиеся пальцы словно показывали: «Всё нормально. Так держать». Какое — «нормально», где пальцы!?

Крысы — первое, что пришло Лёхе на ум. Это они ему руки обгрызли, когда он в бреду валялся. Парень прижал покалеченные руки к груди и, стиснув зубы, посмотрел по сторонам. Нет, не видно. Хрена тут увидишь, в полумраке всё серое.

На глаза опять навернулись слёзы. Как же он без пальцев теперь? Может, валяются где рядом. Ведь пришивают же хирурги… Парень сам себя осадил от тупой мысли. Когда его найдут, пальцы уже сгниют… да и он сам, может быть. Комок подкатил к горлу.

***

— На помощь! Помогите! — орал Лёха, в виднеющееся в круглом отверстии небо. Но звук глох, словно в вате, и не желал отражаться даже эхом.

От крика кипели лёгкие, горело пересохшее горло. Сука, ну почему не слышит никто?! Тут же кафешка недалеко… И запах шашлыка и беляшей. Жрать охота.

— Я тут. Помогите…

Лёха тихо подвывал. Надо выбираться отсюда. Сожрут крысы… надо валить. К Ритке. Она ждёт. Обида, по любому, прошла. Она отходчивая. Теперь друзей обзванивает. Соскучилась… А тут крысы, или хер его знает, кто ещё. Бред какой-то. Если бы пальцы кто отожрал, кровь была бы, ну или больно, что ли. А тут всё болит, кроме рук, и даже шрамов нет. Гладкое место, как и не было пальцев никогда. Крыша едет. Да, скорее всего. Наверное, головой хорошо воткнулся в тряпки.

Парень попытался встать, приподнялся на локтях и протянул руку к кирпичной стене, но от боли в пояснице повалился лицом вниз, зубами вцепившись в гнилое тряпьё.

Когда боль отступает, приходит ужасная слабость. Хочется свернуться клубком, зарыться в ветошь и уснуть, чтобы ничего не видеть. Как же Лёха устал…

Не спать. Леха кусал себе губы и озирался по сторонам. Кто бы это ни был, он приходит, когда парень в отрубе. Пока Лёха тайком наблюдал, ни одна сука не появилась. Хрен вам, а не пальцы. Лёха запихал под себя покалеченные руки и стал ждать. В яме стало темно — снаружи наступила ночь. Сверху доносилась музыка и опять этот смех. Парень стиснул зубы. Что ты там, сука, ржёшь каждую ночь?

…Мысли Лёхе в голову лезли разные. Что с ним не так? Почему он такой невезучий? Ну, поругался с Риткой. В первый раз, что ли? Нахера в этот автобус полез? А если уж и полез, то ехал бы до конца. И телефон, мудак, разбил. Сейчас бы вызвал помощь. Нет, неспроста это. В маршрутке словно дёрнуло Лёху — надо сойти. И в поле ноги будто сами несли. Психовал, ругался и шагал, хрен знает куда. А собаки? Ведь это не собаки были. Гнали его в эту яму. Как есть — гнали. Если бы собаки, то не так страшно. А это — какая-то херня потусторонняя. Вот угораздило. И тут Лёху, как кипятком обдало. А ведь он не первый в эту яму свалился. Тряпки под ним — это же одежда чья-то. Старая, прелая одежда. Кому надо было этот хлам в поле тащить и в яму бросать?