Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - [77]

В таком случае не придется ли нам считать конференцию, посвященную идее коммунизма, вроде той, что проводилась в Сеуле 24–29 сентября 2013 года, также своего рода псевдособытием, коммунистическим биеннале? Или же мы запускаем нечто такое, что потенциально способно развиться в реальный фактор социальных преобразований? Порой кажется, будто сегодня невозможно чего-то добиться, будто мы можем лишь констатировать положение вещей. Однако в нынешней ситуации констатация положения вещей бывает намного важнее призывов к действию, которые, как правило, представляют собой лишь набор оправданий, чтобы ничего не делать. Позвольте мне процитировать провокационный тезис Алена Бадью: «Лучше ничего не делать, чем вносить вклад в изобретение формальных способов визуализации того, что империя и так уже признает существующим». Лучше не делать ничего, чем участвовать в ограниченных актах, главная функция которых – заставить систему работать более гладко (актах вроде расчистки пространства для множества новых субъективностей). Сегодняшняя опасность – не в пассивности, а в псевдодеятельности, стремлении «быть активным», «участвовать», маскировать Ничтожность происходящего. Люди все время вмешиваются, «делают что-то», а ученые участвуют в бессмысленных «дебатах» и т. д., и очень трудно отойти назад, отстраниться от всего этого. Власть имущие часто предпочитают молчанию «критическое» участие, взаимодействие любого рода – просто чтобы вовлечь нас в «диалог», нарушить нашу зловещую пассивность. Вот почему название четвертой встречи из серии «Идея коммунизма», состоявшейся в Сеуле в сентябре 2013 года, было полностью справедливым: «Остановитесь и задумайтесь!»

На это указывают события даже в такой стране, как Южная Корея с ее бурным экономическим развитием. В Корее существует довольно массовое сопротивление рабочих быстрому переходу в постисторическое общество, и это сопротивление выходит далеко за пределы простой борьбы рабочих за повышение заработной платы и улучшение условий труда, являясь борьбой за весь образ жизни, обороной мира, которому угрожает быстрая модернизация страны. «Мир» здесь надо понимать как особый горизонт значения, как всю цивилизацию или, точнее, культуру с ее повседневными ритуалами и образом жизни, оказавшимися под натиском постисторической коммодификации. Консервативно ли это сопротивление? Сегодняшние мейнстримные самопровозглашенные консерваторы в политике и культуре на самом деле не являются консерваторами: вполне принимая непрерывную капиталистическую самореволюцию, они просто хотят сделать ее более эффективной, дополнив некоторыми традиционными институтами (такими, как религия), чтобы сгладить ее разрушительное воздействие на общественную жизнь и сохранить социальную сплоченность. Настоящим консерватором сегодня является тот, кто полностью признает антагонизмы и тупики глобального капитализма, отвергает простой прогрессивизм и обращает внимание на темную изнанку прогресса. В этом смысле только левый радикал сегодня может быть истинным консерватором. Такую позицию давно пояснил Джон Джей Чепмен (1862–1933) – подзабытый сегодня американский политический активист и эссеист³³, так писавший о политических радикалах:

Радикалы действительно всегда твердят одно и то же. Они не меняются; меняются все остальные. Их обвиняют в самых разных, взаимоисключающих преступлениях: эгоизме и маниакальной жажде власти, равнодушии к судьбе своего дела, фанатизме, пошлости, отсутствии чувства юмора, шутовстве и непочтительности. Но в них есть что-то настоящее. Отсюда огромная практическая сила последовательных радикалов. На первый взгляд кажется, что никто не следует за ними, но все им верят. Они держат камертон и берут ноту ля, и все знают, что это действительно ля, хотя проверенный временем вариант – соль-бемоль. Общество не может выбросить эту ля из головы. Ничто не может предотвратить восхождения тона народных настроений, пока звучит настоящая нота ля³⁴.

Здесь следует акцентировать важность пассивности и неподвижности: с точки зрения Кьеркегора, радикал – не творческий гений, а апостол, просто воплощающий и разносящий истину, он лишь повторяет одну и ту же мысль («классовая борьба продолжается», «капитализм порождает антагонизмы» и т. д.), и хотя может показаться, что никто не следует за ним, ему все верят, то есть все в глубине души знают, что он говорит правду, и именно поэтому его постоянно обвиняют во «взаимоисключающих преступлениях – эгоизме и маниакальной жажде власти, равнодушии к судьбе своего дела, фанатизме, пошлости, отсутствии чувства юмора, шутовстве и непочтительности». И это означает, что при выборе между достоинством и риском показаться шутом настоящий политический радикал легко отказывается от достоинства.

Турок, протестовавших на стамбульской площади Таксим в 2013 году, объединял девиз «Достоинство!» – хороший, но двусмысленный лозунг. Термин «достоинство» уместен в том плане, что протесты были связаны не только с конкретными материальными требованиями, но и со свободой и эмансипацией протестующих. В случае демонстраций на площади Таксим, призыв к достоинству касался не только институциональной коррупции и взяточничества, но и, что крайне важно, был направлен против высокомерной идеологии премьер-министра Турции Реджепа Тайипа Эрдогана. Непосредственной целью протестов на площади Таксим был не неолиберальный капитализм и не исламизм, а личность Эрдогана: собравшиеся требовали, чтоб он ушел в отставку – но почему? Что именно сделало Эрдогана мишенью и для светских образованных демонстрантов, и для антикапиталистической мусульманской молодежи, объектом сплотившей их ненависти? Вот объяснение Бюлента Сомая: