Неприкаянные письма - [7]

В конце концов взгляд мой упал на шахматную фигуру, все еще стоявшую возле монитора. Я взял телефон (а он не подлежит тем интернет-санкциям, что настольная машина) и задал поисковику задачу: «Патрик Брайс». Первые несколько страниц результатов поиска имели отношение к некоей восходящей звезде-кинорежиссеру с таким именем. Судя по всему, он вряд ли мог быть тем получателем, кому предназначалось письмо. Вряд ли он живет или жил в Иллинойсе: в «Википедии» сказано, что родился он в Калифорнии. После этого пошел поток других случайных людей, носивших то же имя, все они, несомненно, вели совершенно достойную, но ничем не примечательную жизнь. В их числе, само собой разумеется, не было ни одного шахматиста, играющего по переписке.

Я положил телефон на стол и взял в руки Слона. Как и всякий маленький предмет, изначально предназначенный, чтобы его трогали, этот так и просился, чтобы его покрутили на пальцах и при этом подумали, кто еще делал так же.

Прикоснувшись пальцем к основанию, я убедился, что оно было, по меньшей мере, таким же влажным, как и день назад. Это казалось странным, потому как температура окружающей среды была довольно высокой. Я поднес фигуру к носу и подумал, что и запах немного усилился.

Я закрыл глаза и постарался вникнуть глубже, чем Скотт со своим достойным выводом. Не очень уверен, но мне показалось, что в запахе улавливалось что-то от больничных коридоров. Средство дезинфекции, пахнущее одновременно затхлостью и больницей, призванное скорее надежно делать свое дело, нежели ласкать обоняние. Это натолкнуло меня на раздумья, не был ли один из игроков в шахматы (все при том же предположении, что именно игра в шахматы и происходила) обречен на какого-либо рода долгосрочное пребывание в больнице.

Если так, то еще больше оснований попробовать вернуть письмо в назначенное ему путешествие. У меня, впрочем, все еще не было способа это сделать. Вот если только… Я выдвинул ящик, куда сунул конверт, и еще раз рассмотрел его. И увидел кое-что, чего прежде не заметил. Не было никаких марок. Никаких штемпелей, их замещающих. Судя по числу раз, когда письму не удавалось добраться до цели, оно должно было бы нести на себе пару-тройку отметин продвижения по почтовой системе. Не было ни единой.

В тот вечер, когда Скотт был уже в постели, а Карен сонливо перебирала что-то в Фэйсбуке на своем телефоне, я опять пошел прогуляться по дорожке. Тихо-мирно наслаждался сигаретой, хотя в душе надеялся, что Джерри окажется рядом, и, когда докурил, постоял немного на улице, раздумывая, что предпринять.

Чтобы ответить на звонок в дверь, понадобилась пара минут. На нем были старые тренировочные штаны и футболка, видавшая лучшие времена, наверное, в конце 1970-х.

– Привет.

Джерри сделал шаг в сторону. Я с сожалением покачал головой:

– Просто хотел кое-что уточнить.

– Ну да.

– Я у себя в почтовом ящике нашел кое-что сегодня. Небольшой конверт. Вид такой, будто он уже не один круг по нашему кварталу сделал и адресован кому-то в Иллинойсе.

Джерри сдвинул брови:

– Окей.

У него за спиной, в комнате на столе, было несколько пустых пивных бутылок.

– Такая странность: никаких почтовых отметин. Просто я думал… ведь не вы же сунули его туда, верно?

– С чего бы мне делать такое?

– Без понятия, – улыбнулся я. – Просто пытаюсь решить маленькую загадку.

Джерри приветливо кивнул.

– Мэтт, а может, соблазнитесь? У меня коробка «Янтарного» открыта. Вкусненькое и прохладненькое.

– Как-нибудь в другой вечерок, ладно? Скоро.

– Ловлю вас на слове.

Когда я вернулся в дом, Карен уже перебралась наверх. Слышно было, как она ко сну готовилась. Чайник закипал. У нас у обоих давняя привычка выпить по чашечке ромашкового чая (приготовленного мной) на сон грядущий.

В ожидании, когда вода закипит, я прошел к себе в кабинет и встал около стола. Я и не думал, что Джерри причастен к появлению конверта. У него, насколько я могу судить, чувство юмора отсутствует напрочь, и это при том, что для такого сорта розыгрыша данное чувство вообще-то требуется. Можно будет спросить утром нашу письмоносицу, если застану ее, только Мэри – флегматичная женщина средних лет и формами напоминает пирамиду, я и представить не могу, чтоб она позволила себе шалить со мной.

Загадка шахматного Слона, получалось, разгадки не имела и, откровенно говоря, не была до ужаса интересной. Я взял со стола фигуру и вновь рассмотрел ее. Основание было все еще влажным. И все еще пахло немного чудно. Больше о ней и сказать нечего. Я взял Слона с собой на кухню, где залил кипятком поджидавшие пакетики чая. Потом вышел во двор.

По-прежнему не хотелось выбрасывать фигуру в мусор. Она заслуживала того, чтобы продолжить свое какое-никакое, а путешествие, только я уже устал от нее. Мне, если честно, не нравился запашок, который уже начинал по всему кабинету расползаться. Так что я сделал несколько шагов в сторону леса и зашвырнул Слона в чащу.

На следующее утро Скотту предстоял осмотр у зубного, для чего (по причинам слишком утомительным, чтобы о них рассказывать) надо было отправляться за двадцать миль в город, принимая во внимание, как в клинике привычно игриво будут делать вид, будто в глаза вас никогда-никогда прежде не видали, заставят заполнять разные бланки, потом одолеть кольцо из медсестер, помощников дантиста и старших помощников дантиста, прежде чем попасть к самому маэстро. Это значит вчистую убить самое малое три часа времени. Я полагал, что это приключение уготовано мне, но Карен вызвалась добровольцем. Я переделал кучу работы, как часто случается, когда дом пуст и ты волен работать так, как душе твоей угодно. Что означает (в моем случае): чашка свежего кофе и сигарета примерно каждый час. Случился как раз такой перерывчик, когда у меня в кармане завибрировал телефон. Я выхватил его, полагая, что это Карен желает услышать от меня «ну, что скажешь?» по поводу какой-нибудь необычайно чудовищной платы зубному или, тешил я себя надеждой, сообщит мне, что у них уйдет на осмотр весь день и вернутся они не спеша. Увы, дисплей все опроверг: звонила мать. Я вздрогнул. Частично оттого, что звонила она, а значит, слишком много времени прошло с моего последнего звонка ей. А еще оттого, что – прощай, производительность. Однако… она моя мама. Обычно она в хорошей форме и первые двадцать минут тратит на свободное изложение всех мелочей быта крохотного городка на Среднем Западе, в котором живет, преподнося их в стиле, которым мог бы гордиться Гаррисон Кейллор