Неприкаянные письма - [8]
– Тут такая штука, – произнесла мама.
Признаюсь, внимание мое малость отвлеклось, но эти слова вернули сосредоточенность. За последние два года я пришел к осознанию, что эти три слова зачастую служили сигналом какой угодно текущей сдерживаемой мании.
– Кое-что пропало.
– Что? – спросил я, стараясь придать беспечность своему голосу. У меня богатый опыт по избавлению от подобных мелких одержимостей, в убеждении, что мама непременно сумеет отыскать запропастившийся магазинный чек на покупку новой посудомойки в 2008 году, что это не такое уж безнадежное дело в ряду ее занятий.
– Офицер, – сказала она.
Разум мой еще полсекунды переваривал всех военных в ее городке, кого она могла бы иметь в виду, зато тело оказалось быстрее. Сердце забухало сильно – сразу.
– Что?
– Из отцовых шахмат.
– У папы были шахматы?
– Разумеется, были. Ты их должен помнить.
Я не помнил.
– Ты хочешь сказать, что они пропали?
– Офицер, – терпеливо повторила мама. – Надеюсь, я вполне понятно выразилась. Говоря… «офицер».
Хорошо бы еще помнить, что ваши родители остаются вполне соображающими индивидами, какими бы чокнутыми ни казались временами.
– Ну да, ну да, окей. Но теперь пропал?
– Я наводила порядок в ящиках в его берлоге и наткнулась на шахматы. Избавиться от них я не в силах, разумеется. Играть он никогда особо не играл, что уж там, дома у него такой возможности и не было… я играть не умею, а ты никогда не проявлял к этому интереса… Зато я помню, как он купил эти шахматы, незадолго до твоего рождения. Премиленькое коричневое дерево. Ты точно их не помнишь?
У меня дыхание перехватило.
– Не помню. Слон, да, мам?
– Ах да! Ну так он исчез. Один из них. Все остальные фигуры на месте… Ну, я полагаю, что это так, не очень-то уверена, сколько этих, как их… пешек должно быть, зато все остальные по парам и четверкам. Квартетами. Или каре. Или как бы оно там ни звалось. Кроме Слонов. Их всего три. Это ведь неправильно, так?
У меня никаких воспоминаний о том, что у отца были шахматы. Это ничего не доказывает: всего из детства не упомнишь. Только показалось мне очень странным, что сегодня мы должны вести этот разговор.
– Наверное, он в каком-то другом ящике где-то.
– Ни боже мой, – ответила мама бойко. – Я их все просмотрела.
Само собой, подумал я.
– А как насчет…
– В доме его нет нигде.
– Так, полагаю, где-то он затерялся, – говорю. – Отец думал, что найдется, да и не велика беда, ведь он шахматы в руки не брал.
– Уверена, ты прав, Мэтт, – сказала мама, уже успокоенная, судя по голосу, словно бы сказанное мною составило суждение по этому поводу из более высоких и надежных авторитетных кругов, нежели те, к каким она относила самое себя. Мы поговорили еще минут десять, только я не помню, о чем. Когда я вернулся в кабинет, то первое, на что обратил внимание, – запах.
Шахматная фигура стояла на столе. Я услышал, как к дому подъезжает машина, и полез в ящик стола за мятным освежителем воздуха.
Уже ближе к вечеру заявился Скотт. На сей раз, вместо того чтобы, как обычно, пойти прямо к моему столу, он затаился в отдалении. Казался притихшим.
– Все окей?
– Наверное.
– На самом деле я хотел тебя спросить кое о чем, – говорю.
– О чем?
Я кивнул на шахматного Слона:
– Это ты его туда поставил?
– Нет. Он там стоял, когда я вчера заходил. Я тебя про него спрашивал, помнишь?
– Знаю. Я хотел сказать… Ты его туда поставил сегодня? Утром? До того, как к зубному поехал?
Малый, похоже, запутался.
– Нет. Он уже стоял там, так?
– Так.
Я понимал всю чудовищную нелепость предположения, будто сын отправился бродить по лесу, наткнулся в папоротниках или опавших листьях на шахматную фигурку и принес ее обратно. И все же ничего лучше мне в голову не приходило. Я много времени потратил, чтобы отыскать хоть какое-то разумное объяснение возвращению Слона. И нелепость стала моим единственным шансом. Теперь же у меня не осталось ничего, кроме ощущения пустоты в желудке.
– Ладно, не важно. Как анализ книги продвигается?
– Ты весь день сегодня кашляешь, – сказал Скотт. – Мне слышно из моей комнаты.
– Серьезно?
– Да. Тут не так далеко.
Вообще-то я разговор не о том вел. Того, что кашляю, я не замечал.
– Извини. Аллергия.
– Это не из-за нее.
Я обернулся, ловя его взгляд:
– Что?
– Ты ведь курил, разве нет?
– Нет, – говорю.
– Ты лжешь. Я знаю, что ты курил.
– Скотт, я… – начал я и осекся. – Окей, курил. Сегодня парочку выкурил. Сожалею. – Сын отрешенно кивнул. Это было похуже его обычной тактики – ударяться в крик. – Правда, сожалею.
