Неприкаянные - [143]

— В очагах степняков горит огонь наших предков. Не дайте недругам погасить его. Это святой огонь.

Склонив головы, выслушали сыновья напутствие отца. Впереди не было у них дороги, никуда не посылал их родитель, но ведь и жизнь тоже дорога, и пройти ее придется одним. Стар, немощен отец, ни в попутчики, ни в поводыри не годится.

Грустно стало Рзе и Туре. Всегда сильным был отец, и сила его, казалось, не иссякнет. А вот иссякла.

— Огонь предков полой халата не заслонишь от злого ветра, — сказал Рза. — Ветер и халат унесет, и очаг опрокинет.

— И словом его, даже божьим, не остановишь, — добавил Туре.

— Да, словом не остановишь бурю, — согласился Айдос. — Нужен меч.

Он посмотрел на сыновей: по руке ли им оружие? Могут ли стать воинами? Рослыми были оба сына — в отца. Силой бог тоже не обидел. И умом, должно быть, наградил щедро.

Но что два воина против сотни? Против сотни нужна сотня. И Айдос мысленно представил себе сыновей своих соседей — ближних и дальних. Показалось ему, что и они рослые и сильные. И что бог не обидел их умом и смелостью.

— Нужен меч, — повторил Айдос. — Нужны руки, которые вынут его из ножен и занесут над головой врага.

Глянули на свои руки Рза и Туре. Большими и крепкими были они, но не держали никогда меча. Испытать бы!

Об испытании подумал и Айдос и сказал сыновьям:

— Пусть соберутся юные степняки в Айдос-кале, пусть померятся силой, ловкостью и сообразительностью. Пусть покажут, способны ли защитить от врага очаг своих предков.

Рза тут же назвал день испытаний:

— Осенний праздник пастухов.

— Нет, — возразил Айдос. — До праздника пастухов далеко. Время же, отпущенное мне, коротко, а я хотел бы видеть состязание и убедиться, что есть руки, способные поднять меч над головой врага. Сзывай юношей к началу третьего новолуния!

То ли чувствовал близкий конец пути своего Айдос, то ли знал, сколько отпущено небом дней ему. И назвал начало третьего новолуния, почти угадал время прощания с миром.

Не один Айдос торопил этот роковой день, сама судьба торопила его.

Прискакал из соседнего аула Доспан, принес весть страшную:

— Черные дни настали, мой бий! Аллакули-хан назначил каракалпакам налог в двадцать тысяч золотых. Если и жен продадим, не расплатимся.

— Или мало ему показалось двух тысяч, что собрали степняки этой весной? — удивился Айдос. — Палками выбивали из аульчан каждый золотой.

— Палки и привезли с собой хивинские сборщики налогов. А у главного сборщика еще плеть со свинцовой бляхой и соль. Упрямцам подрежет пятки и засыплет солью… Не только деньги — душу отдадут сборщику.

— Ойбой! — схватился за голову Айдос. — Не переполнилась бы чаша терпения…

— Не переполнится, — успокоил бия Доспан. — Бездонная эта чаша…

Напрасно посчитал бездонной чашу терпения народного Доспан. Быстро она переполнилась. Всего лишь три новолуния потребовалось для этого. Где сборщики? — спросил Айдос.

— Разбрелись по степи, — ответил Доспан. — Главный — в ауле Орынбая. Советуется, с какого рода начинать сбор золотых.

— С рода мангыт и начинать надо! — сразу определил Айдос. — Орынбай во время войны с Туремуратом-суфи хорошо пограбил аулы. Он всю степь может выкупить.

— А Орынбай на род кунграда натравливает главного сборщика, — открыл Доспан тайну сговора хивинца с бием мангытов. — Говорит, Мухаммед Рахим взамен ханства каракалпакского дал вам, дедушка-бий, десять тысяч тилля и вы закопали золото под стенами Айдос-калы.

Покой и умиротворение, которые давно царили в сердце Айдоса, при этих словах стремянного покинули его. Вспылил неожиданно бий.

— Лживый шакал! — бросил он черное слово в адрес Орынбая. — Десять тысяч плетей получили мы, а не десять тысяч тилля. И не золото закопали мы под стенами Айдос-калы, а надежды свои, веру свою в справедливость правителей. Пусть откопают и возьмут себе как налог с каракалпаков. — Произнеся все это, Айдос тут же погасил свой гнев и умиротворенно, как прежде, добавил: — Много еще скажут об Айдосе, сыне Султан-гельды. Даст бог, не услышу я этого, как не услышу слез и стонов степи, истязаемой хивинскими нукерами…

На сей раз не угадал старший бий предначертаний всевышнего. Услышал стоны и слезы степи. Перед самым прощанием с этим миром услышал. Однако отдать себя слепой судьбе все же не захотел. Кто знает, как она распорядится, назло Айдосу задержит ангела смерти. И старший бий поторопил сыновей и стремянного:

— Состязание юношей приблизим. Сзывайте джигитов ко второму новолунию!

Доспан, услышавший о состязании юношей, покачал печально головой:

— Дедушка-бий, а ведь и мой сын мог показать свою силу и ловкость. К новолунию ему исполнилось бы семнадцать.

Потемнело лицо Айдоса. О беспредельности зла человеческого напомнил ему стремянный. Двухлетнему сыну Доспана кто-то перерезал горло, когда тот играл у тугаев. Люди считали, что сделал это Омар, мстя Пер-шигуль за измену. Но только считали. Не увидели на его руках крови младенца. А если не увидели, значит, и не смогли наказать. Айдос видел. Смолчал, однако. Не хотел, чтобы кровная месть унесла десятки жизней, стала несчастьем всего рода. Теперь пожалел, что смолчал. Злодеяние, совершенное Омаром, легло пятном на аульчан. В каждом мог Доспан подозревать убийцу, всех ненавидел и всех проклинал. Першигуль, убитая горем, обезумела. Нужно ли было, сберегая честь рода, обрекать на вечные мучения добрых, ни в чем не повинных людей?