Неприкасаемый - [50]

На первое рандеву — в один из пабов в Путни — я был вызван холодным ясным днем в начале декабря. Я опоздал, и Иосиф был взбешен. Как только он дал знать, что это он — чуть заметный кивок, натянутая улыбка, никаких рукопожатий, — я потребовал объяснить, почему не явился Феликс Хартманн.

— У него теперь другие обязанности.

— Что за обязанности?

Иосиф пожал костлявым плечом. Он стоял со мной у стойки, в руке стакан шипучего лимонада.

— В посольстве, — ответил он. — Документы. Связь.

— Так он сейчас в посольстве?

— Его ввели в состав. Для безопасности; полиция начала за ним слежку.

— А что стало с его торговлей мехами?

Он раздраженно затряс головой, показывая, что ему не до этого.

— Торговля мехами? Что это за бизнес? Я ничего не знаю.

— A-а, ладно.

Он хотел, чтобы мы сели «за тихий столик в углу» — место было свободно, — но я не пошевелился. Хотя я не большой любитель этого зелья, заказал водку, просто чтобы увидеть, как его передернет.

— На здоровье! — произнес я по-русски и, вспомнив братьев Хайдеггеров, залпом осушил стопку. Блестящие глазки Иосифа превратились в щелочки. — Я говорил Феликсу, что буду работать только с ним.

Он сверкнул глазами в сторону бармена.

— Здесь тебе не Кембридж, Джон, — отрезал он. — У нас коллег не выбирают.

Дверь открылась, и в бледном солнечном свете на пороге возникли старик с собакой.

— Как ты меня назвал? — переспросил я. — Я не Джон.

— Для нас ты Джон. Для наших встреч.

— Чепуха. Я не хочу, чтобы мне лепили разные глупые клички. Все равно их не запомню. Вы позвоните мне, а я отвечу, что здесь нет никаких Джонов, и повешу трубку. Невероятно! Джон, подумать только!

Он вздохнул. Я видел, что он во мне разочаровался. Он наверняка предвкушал приятно провести часок в компании английского джентльмена университетской закваски, застенчивого и учтивого, который, оказывается, имеет доступ к секретам Кавендишской лаборатории и с трогательной рассеянностью, словно проводя импровизированную консультацию, поделится ими. Я заказал еще водки и снова выпил залпом; показалось, что она сразу пошла кверху, в голове поплыло, и на секунду появилось ощущение, будто я парю в дюйме от пола. Устроившийся за столиком в углу старик с собакой принялся надрывно кашлять, издавая звуки наподобие откачивающей воду помпы; животное тем временем изучало нас с Иосифом, склонив набок голову со свисающими ушами, как тот терьер на граммофонной пластинке. Иосиф отвернулся от настороженного взгляда животного и, прикрыв рукою рот, раздраженно произнес что-то невразумительное.

— Я так не слышу, что ты говоришь, — сказал я.

В порыве злости, что его оборвали, он неожиданно стиснул мне руку — должен признаться, пугающая железная хватка — и, приблизив ко мне лицо, глядя через мое плечо, прильнул ртом к уху.

— Синдики, — прошипел он, брызгая слюной на щеку.

— Что?

Я рассмеялся. Я был уже слегка навеселе, и все начинало выглядеть одновременно смешным и чуточку страшным. Иосиф горячо, взахлеб, как мальчишка-певчий, рассказывающий соседу в хоре что-то грязное, нашептывал, что Москва хочет получить стенограмму заседаний кембриджских синдиков. Там почему-то представляли этот почтенный орган чем-то вроде тайного союза заправил нашего влиятельного и всесильного университета, помесью свободных масонов с сионскими мудрецами.

— Господи, — воскликнул я, — да это же всего лишь комитет университетского ученого совета!

Он многозначительно поднял бровь.

— Вот именно.

— Они ведают хозяйственными делами университета. Счета от поставщиков мяса. Винный погреб. Вот что в их ведении.

Он медленно повел головой, поджал губы и опустил глаза. Уж он-то знал. Оксбридж^[12] управлял страной, а синдики управляли половиной Оксбриджа: как же не может привлечь интерес наших хозяев в Москве отчет об их деятельности? Я вздохнул. Начало моей карьеры в качестве тайного агента не было блестящим. Еще напишут исследование о влиянии на ход истории Европы в нашем столетии неспособности противников Англии понять эту упорствующую в своей неправоте, нелепую и неблагоразумную нацию. В последующие полтора десятка лет мне предстояло тратить большую часть своего времени и сил на то, чтобы научить Москву и таких, как Иосиф, отличать в английской действительности форму от содержания (кому как не ирландцу знать эту разницу). Их представления были постыдно смехотворными. Когда в московском центре узнали, что я постоянно бываю в Виндзоре, нахожусь в приятельских отношениях с Его Величеством и что меня часто просят остаться по вечерам поиграть с его супругой, которая является моей родственницей, правда, дальней, они были вне себя от радости: еще бы — их человек проник в самую сердцевину власти в стране. Привыкшие к царизму, старому и новому, они были не в состоянии понять, что наш облеченный королевской властью правитель не правит, а всего лишь служит своего рода отцом нации и его ни на минуту не стоит принимать всерьез. Предполагаю, что в конце войны, когда к власти пришли лейбористы, в Москве верили, что королевскую семью, юных принцесс и всех остальных отведут в дворцовый подвал и поставят к стенке, что это лишь вопрос времени. Эттли, разумеется, был выше их понимания, и я еще больше сбил их с толку, заметив, что тот в своей политике руководствуется не столько Марксом, сколько Моррисом