Непричесанные разговоры - [2]

– А что станется, – поинтересовался директор, – с сорокалетними?

– Останутся как есть. Будут вспоминать детство и жалеть: что ж мы, глупые, не радовались, когда нам было семь лет?

У детей в ее нынешнем классе богатый запас ругательств. «Ой, бля!» – вскрикнул кто-то из ребят, опрокинув на пол баночку с голубой краской. Кора подняла спокойный взгляд, покачала головой. Жаль. Такое было емкое, хлесткое словцо, но его вконец истрепали. Теперь оно сродни торту «Черный лес»: столь же приевшееся и бесформенное.

Кора и сама загоралась легко, и детей умела заразить какой-нибудь мечтой – к ужасу родителей, бабушек и дедушек. На улице с ней то и дело заговаривали встревоженные матери и отцы – им казалось, что детям внушают идеи выше их разумения.

– Эй, мисс О'Брайен! Стойте, я вам кой-чего скажу. Что за чепуху вы наговорили нашему Билли? Про то, что он станет полицейским в Нью-Йорке? Никуда он не поедет. И будет водопроводчиком, как я. Что тут такого?

– Ничего, мистер Макки. Лишь бы Билли нравилось. – Кора шумно вздохнула, крепче прижав к груди стопку тетрадей. – Мистер Макки, ведь он ребенок. Ему только семь. Когда ж еще и мечтать стать полицейским в Нью-Йорке?

Мистер Макки не ответил. Мягкий, певучий выговор Коры всегда завораживал людей. С равным успехом она могла диктовать рецепт мясного рагу или читать вслух «Камасутру». Не все ли равно? Лишь бы продолжала говорить.

Точно так же думала и Эллен, сидя рядом с Корой в жужжащей разговорами гостиной. А Кора тем временем приглядывалась к Эллен. Вблизи та казалась моложе. Ногти обгрызены. Волнуется по пустякам, решила Кора и улыбнулась Эллен, вытащив ее из мирка, куда та по привычке погружалась, стоило предоставить ее самой себе. Уже вместе они посмотрели по сторонам, на гостей. Люди, сбившись группками, пили и улыбались, болтали и улыбались, злословили и улыбались, и лениво глазели вокруг, дабы убедиться, что ничего интересного рядом не происходит и никто не улыбается еще шире.

– Вот так, – вырвалось у Эллен. – Как всегда на обочине гламурного мира модных прикидов и причесок.

– Вы-то с чего на обочине? – отозвалась Кора. Она дотронулась до рукава Эллен. – В вашем-то пиджачке. Чем занимаетесь?

– Пишу, – хмуро сообщила Эллен.

Она терпеть не могла рассказывать о своей работе. «Пишете?! – ахали в ответ. – Что же вы пишете?» И приходилось признаваться, что она не Кафка, до Вирджинии Вулф ей далеко, и Айрис Мердок тоже не стоит опасаться соперничества с ее стороны. Ничего великого Эллен не создавала. Она сочиняла комиксы.

– Неужели! – поразилась Кора. – Как вас зовут? Что вы пишете?

– Я Эллен Куинн. Пишу сценарии для комиксов Джека. Точнее, для двух из комиксов Джека.

Те, кто прислушивался тайком, теперь подслушивали в открытую.

– И для каких именно? – заинтересовалась Кора.

Джек Конрой работал без устали. Казалось, он никогда не отдыхает. Никто толком не знал, сколько комиксов он рисует одновременно. С чертежной доски, за которой этот гном сидел на высоком табурете, одна за другой слетали мастерски нарисованные и крутые истории о грудастых, пухлогубых и пышноволосых красотках и спасителях мира с квадратными подбородками.

– «Гангстерши» и «Лесной Энгельс».

– А-а, – протянула Кора.

Она понятия не имела, о чем речь. За всю свою жизнь – дошкольные годы не в счет – Кора не прочла ни одного комикса и читать не собиралась. Но люди, подслушивавшие их беседу, переглянулись. Им было знакомо имя Эллен Куинн. «Гангстерши» и «Лесной Энгельс» – комиксы неплохие. Даже очень неплохие. В гламурном мире модных прикидов и причесок это весьма высокая оценка.

– Значит, вы из студии «Небо без звезд»?

– Да, работаю у Стэнли. Вы знакомы?

– Киваем друг другу. Я живу неподалеку от вашего офиса, за углом.

– Правда? – обрадовалась Эллен. – На Джайлс-стрит?

Ну и совпадение!

– С двумя сыновьями, – добавила Кора. – Заглядывайте как-нибудь на чашечку кофе.

– Загляну, – пообещала Эллен. И тут же, спеша сменить тему, поскольку разговоров о работе не выносила, ляпнула: – У Джека Конроя на заднице мозоль.

– Знаю, – прищурилась Кора.

«Ну-ну», – сказали они хором и ухмыльнулись друг другу. Эллен работает в двух шагах от Кориного дома. О заднице Джека Конроя обе знают не понаслышке. Неплохой фундамент для отношений. Есть кое-что общее. А что, можем и подружиться.

Только на этой вечеринке Эллен поняла, что секс с Джеком Конроем – нечто иное, чем изощренное, хоть и довольно грубое удовольствие. А все из-за полного ненависти взгляда, который бросила на нее жена Джека по прозвищу Черные Ногти (вообще-то ее зовут Морин, но ногти она и вправду красит в черный цвет). Она знает, подумала Эллен. И вспыхнула от стыда.

Как-то раз Эллен принесла работу к Джеку домой. Она стояла в его студии, завороженная окружающим богемным хаосом. На полу и на диване – мешанина из одежды, кассет и дисков. Казалось, будто с дома сняли крышу и всыпали внутрь целый ворох старых газет, журналов и книг. Они валялись везде. Полки прогибались под тяжестью справочников, стаканов с карандашами, комнатных цветов с глянцевитыми листьями. Чертежный стол не виден под грудами бумаг: письма, сценарии, пометки, записки от Джека, адресованные Джеку – напоминания ради. По краю стола выстроились в ряд банки с цветными чернилами и мутной водой, керамические палитры, пол – весь в катышках от ластика. Джек рисовал комиксы карандашом, потом раскрашивал чернилами, а затем что есть силы тер резинкой готовый рисунок, стирая следы карандашного наброска. И наконец рукавом грязного, заношенного свитера смахивал на пол ошметки от ластика. И так год за годом, а пылесосу Морин Черные Ногти доступ в эту комнату был запрещен. Творения Джека были безукоризненны, зато студия наводила на мысли об атомном взрыве.