Непредумышленное - [5]
Шрифт
Интервал
Только этот город совсем другой —
Он надежно память свою сберег,
Ведь помнят камешки мостовой
Следы израненных детских ног.
Правда ли, вымысел — кто разберет…
Не осталось свидетелей из людей,
Но город навечно запомнит год,
Когда отыскали кости детей.
Как строили лестницы в водную гладь,
В память о жертвах тех страшных лет.
Кто рискнул в новолуние здесь побывать,
Видел шедший со дна тусклый призрачный свет.
Не идут сюда кошки, не видно птиц,
И озеро словно бы вымерло, но
Эти лестницы тянут самоубийц
На самое, самое дно…
За Грань
(Романтическая песенка)
В клетке из ребер бабочки бьются — тяжесть, и боль, и жар.
Во мне словно перегорели диоды, и я замираю, едва дыша.
Ты прорастаешь в меня насквозь: до крыльев, клыков и жабр,
Если это любовь, куда от нее бежать?
Птичье гнездо под крылом рассыпается — учит меня летать,
Бездна морская исторгла меня; говорливые рыбы теперь молчат.
Горячие сны говорят, что огню пора платить по счетам.
Но если это любовь, откуда соль на щеках?
Возьми меня на абордаж.
Сокруши меня, не отпускай.
Я буду тебя обнимать, как прибой обнимает громады скал.
Утром небесная синь переполнилась, вылилась через край,
Дай руку, закрой глаза и пойдем — полетели с тобой играть
За грань.
Вниз по яремной вене спускается жидкий живой огонь,
Как по бикфордову шнуру до сердца, воспламеняя кровь.
Смотри, утомленный потомок богов спит под твоей рукой.
Если это любовь, дышать в унисон становится так легко…
Возьми меня на абордаж,
сокруши мои крепости из песка.
Я обниму тебя северным ветром и тихо губами коснусь виска,
Утром небесная синь переполнилась, вылилась через край,
Дай руку, закрой глаза и пойдем — полетели с тобой играть
За грань.
Девочка-твигги, не вздумай грустить, нет здесь твоей вины.
Мы просто по разные стороны от межмировой стены.
Девочка, нет ничего безнадежней, чем это новое «мы».
Если это любовь, мы, наверное, обречены.
Но ты возьми меня на абордаж. Я попал к тебе в плен — пускай,
Ведь, может быть, плена четырнадцать эр я на земле искал,
Держись за меня, мы вдвоем, мы не ищем легкой дороги в рай.
Доверься, прошу, распахнись мне навстречу,
И тогда полетим играть
За грань.
Проповедь птицам
Бывало так, что на улице воздух студнем,
как если содержат при строгом сухом режиме.
солнце жаром дрожит на лицах, и эти люди
вдруг становятся до безрассудства тебе чужими.
как они могут играть во взрослых и жить, меняя
лица, как хирургические перчатки?
прекрасно зная, что погода им изменяет,
а в вагонах метро под сидениями взрывчатка.
ты не с ними, тебе в другую земную лигу
создающих миры прямо в домашнем кресле;
наверное, ты бы мог напечатать книгу:
как сохраниться в изменчивом мире, если
время само с собой замутило салки.
не уследить, кто водит, кто убегает.
свежей рыбой пахнет дыхание у русалки,
кот ученый не помнит сказок и рифм не знает.
у тебя никогда не было комплексов или фобий,
ты ломал соломинки сам, не дожидаясь слома,
доедал по крупицам истины истин,
чтобы по-настоящему жить. С лихвой добавлял гудрона
в свою же медовую бочку так много ложек,
что уже, как слепой котенок, прозрел настолько,
что совсем не видишь света в глазах прохожих,
а если и видишь что-то, то видишь только
аватарки в режиме офф-лайна, пустые бруты,
поставленные на автоматическую прокачку,
горы грязной, пустой и хрупкой на вид посуды,
старый ценник которой уже очень давно не значит
реальную стоимость выпавшего звена,
покинутой комнаты с запертой в ней собакой,
вечно голодной, одинокой и воющей
на отсутствие поводов радоваться и плакать.
слишком далек от мира небесный терем,
у Высших порядок, да только в плохом фен-шуе
мысли, потому и обратный сигнал потерян.
и слышатся мертвых шепот в их белом шуме,
и кровь их по цвету — ржавчина сердолика,
ты кричишь на небо, туда, где просвет белее,
но Высшие поголовно вне зоны крика.
Высшим не до того, они все болеют
тысячелетним и беспощадным гриппом,
от которого сами еще не изобрели вакцины.
в их летнем дыхании жар и снова раскаты хрипа…
взгляд цепляется все больше за темно-синий.
мечтаешь выкрасить душу в ночной индиго,
и проповеди читать большим перелетным птицам.
задаешь вопросы уже не людям, а только книгам,
раскрывая их произвольно, с любой страницы.
и в подобные дни ощущаешь в себе такую
одуряющую свободу, широкую, словно море,
черепная коробка похожа на мастерскую,
где на выживание сердце с рассудком спорит.
в такие дни ты чувствуешь душу полной,
если не высшей силой, то собственной доброй волей,
морем, в котором ветер-мистраль подгоняет волны,
рукописью из диезов или бемолей.
и так просто сродниться с теми, совсем другими,
у которых собака в доме пустом и сама — хозяин,
стать джокером в нелепом актерском гриме
со зрячими, всевидящими глазами.
и так тягостно знать, что каждый исход плачевен.
потому ловишь смыслы в химерах ночного бреда,
а в мыслях что ни слог, то один Пелевин.
и в наушниках — Калугинское «NIGREDO».
10.06.10
Pour Anne-Lucile
Камилл Демулен и Люсиль Ларидон-Дюплесси
Мир погряз в катаклизмах, выстрелах и несчастьях,
Рассыпалась привычная жизнь на кресты и нули.
Мы с тобой неразлучно любили друг друга насмерть,
Но у смерти для нас нет одной на двоих петли.
Души прятали взгляд, продаваясь за ливры всуе,