Неправое дело - [17]

Итак, он разбирал счета помещика Сент-Амана. Записи о доходах от торговли зерном выстроились в колонки цифр с 1245 по 1256 год с некоторыми пробелами. Это было уже кое-что – скромный эпизод из жизни Бургундии в вихре XIII века. А ведь у Кельвелера особенное лицо. Это немаловажно. Вблизи это лицо мягко и неумолимо подчиняло своей власти. Женщина наверняка лучше бы объяснила, в чем именно дело – в глазах, губах, носе или сочетании одного с другим, главное, что в итоге с близкого расстояния это лицо завораживало. Будь он женщиной, он бы не устоял. Да, но он мужчина, значит, все это чушь, его влекли только женщины, что было тоже глупо, потому что женщины вовсе не бегали за ним толпой.

Черт бы все побрал. Марк встал, спустился в просторную кухню, где в ноябре стояла жуткая холодина, и налил себе чаю. За чаем он сможет сосредоточиться на зерне месье де Пюизе.

Однако не похоже, чтобы Кельвелер пользовался бешеным успехом у женщин. Потому что издалека он вовсе не выглядел красавцем, наоборот, его вид скорее отталкивал. И Марку казалось, что по сути Кельвелер очень одинок. Печально, если так. Но Марку от этого становилось легче. Значит, не он один вечно чего-то ищет, не находит и вечно страдает от несчастной любви. Нет ничего хуже несложившейся любви, которая мешает вам думать о средневековом зерне. Ясно, что это вредит работе. И все-таки любовь существует, не стоит с пеной у рта доказывать обратное. Сейчас он ни в кого не был влюблен и его тоже никто не любил, а так хотя бы на душе спокойно, и это нужно ценить.

Марк поднялся на третий этаж с подносом. Снова взял карандаш и лупу, потому что разобрать записи в этих архивах было довольно мудрено. Конечно, это были копии, что отнюдь не облегчало работу. В 1245 году им было наплевать на кусок собачьего дерьма, пусть даже с костью внутри. Хотя, может, и нет. Все-таки в 1245-м правосудие существовало. И они бы занялись этой костью, если бы узнали, что она человеческая, и если бы предположили, что совершено убийство. Конечно, они бы дали ход делу. Отдали бы его на суд Гуго, помещика из Сент-Аман-ан-Пюизе. И что бы этот Гуго предпринял?

Ладно, не важно, при чем тут это. В отчетах о зерне помещика ни слова о собачьем дерьме, не надо все мешать в одну кучу. На улице лил дождь. Может, Кельвелер так и сидит на своей скамейке с тех пор, как они расстались. Нет, наверно, он сменил лавочку на пункт наблюдения 102 рядом с решеткой у того дерева. Честное слово, надо расспросить крестного об этом субъекте.

Марк переписал десять строк и отхлебнул чая. В комнате было не жарко, чай согревал. Скоро он сможет установить второй радиатор, когда будет работать в библиотеке. Тем более что предложение Кельвелера не сулило никаких доходов. Ни гроша, сказал он ему. Марку нужны были деньги, и он не собирался гоняться неизвестно за кем. Конечно, Кельвелеру тяжело в одиночку выслеживать хозяев собак, тем более с больной ногой, но это его личное дело. Марка ждал помещик из Сент-Аман-ан-Пюизе, вот им-то он и займется. За три недели он много сделал и определил имена четверти арендаторов поместья. Он всегда быстро работал. Конечно, не считая перерывов. Впрочем, Кельвелер это понял. К черту Кельвелера, к черту женщин и к черту этот чай, от которого несет веником.

Это правда, возможно, где-то разгуливает убийца, убийца, которого и искать не станут. Но таких полно, и что из того? Если какой-то тип в припадке бешенства убил женщину, ему-то какое дело?

Господи, этот счетовод из Сент-Амана хорошо потрудился, вот только писал как курица лапой. Будь он Гуго, он бы взял другого работника. Его «о» и «а» было совершенно невозможно различить. Марк взял лупу. Дело Кельвелера совсем не похоже на историю с Софией Симеонидис. Он распутывал ее, потому что вынудили обстоятельства, потому что она была его соседкой, потому что она ему нравилась и потому что убийство было подлым и предумышленным. Мерзость какая, даже вспомнить противно. Конечно, в истории с костью тоже могло таиться грязное предумышленное убийство. Кельвелер такое приходило в голову, и он хотел знать наверняка.

Да, возможно, но это его работа, а не Марка. А если бы он попросил Кельвелера помочь ему переписывать счета Сент-Аманского поместья, что бы тот ответил? Послал бы его подальше и был бы прав.

Все, пропало дело, сосредоточиться невозможно. А все из-за этого типа с его собакой, решеткой, убийством и скамейкой. Если бы крестный был дома, Марк откровенно высказал бы ему, что он думает о Луи Кельвелере. Нанимаешься разбирать газеты, и тут тебя заставляют делать еще что-то. Хотя, сказать по совести, Кельвелер ничего его делать не заставлял. Он предложил ему дело и не обиделся, услышав отказ. И вообще никто ему не мешал изучать Сент-Аманские счета, никто.

Никто, кроме собаки. Ничто, кроме кости. Никто, кроме женщины, которой принадлежала эта кость. Ничто, кроме мыслей об убийстве. Ничто, кроме лица Кельвелера. Его взгляд убеждал без слов, прямой, ясный, он таил в себе грусть.

Ну что ж, все в этом мире страдают, и Марк страдал сильнее Кельвелера. Каждому свои горести, свои расследования и свои архивы.