Непотерянный рай - [21]

Когда Ядзя легкой походкой входила в зал в коротком платьице, крепкая и гордая, она напоминала гибкую циркачку, вышедшую на арену с абсолютной верой в свое умение, которое позволит ей через минуту легко вскочить на коня. И казалось, будто зрительный зал только и ждал ее прихода. За исключением Чайны, которому можно было и не восхищаться ею в такой обстановке, ибо у него были для этого и другие возможности. У остальных членов совета путались мысли, они выходили из задумчивости, в которую погрузились, чтобы отвлечься от заседания, и будто ослепленные глядели на Ядзю. А она вдруг заливалась румянцем, от ее щек, от едва прикрытого бюста веяло молодостью, и казалось, запах весны льется прямо на зеленое сукно.

Она входила с деликатной решительностью и уходила таким же решительным шагом, но вела она себя так отнюдь не по причине девичьей заносчивости, как это могло показаться, здесь было нечто совсем другое.

Пани Зофья, которая, как она сама уверяла, никогда и ни за что не вошла бы в зал заседаний, рассказала однажды Анджею, как делилась с ней своими переживаниями эта секретарша, за которой закрепилось прозвище Черная Ядзя.

«Вы не можете представить себе, пани Зофья, сколько здоровья стоит мне войти в этот зал, когда нужно срочно получить подпись шефа на каком-нибудь акте, а чаще всего на чеке. Мне кажется, что я стою там совершенно нагая, как Сусанна среди старцев, а когда вырвусь из этой ямы, то появляется такое чувство, будто они облизали меня с головы до ног. Особенно противен этот старый болван Крук, сластолюбивый ловелас. Вот увидите, я когда-нибудь при всех покажу ему язык, и пусть меня за это выгонят с работы».

— Ручаюсь, что ее за это не выгонят, — заверил тогда Анджей пани Зофью, — посмеются, и только.

Мысли его опять возвратились к Эве. Он снова представил себе, как она вошла бы в этот зал, и вновь в нем заговорило мужское тщеславие. Кто же не позавидовал бы ему! Когда он вызывает в своем воображении эти нереальные сцены и видения, он уже тем самым приобретает какую-то уверенность, какое-то удовлетворение самим собой. Появляется надежда интересно провести сегодняшний день и дни, которые впереди.

В голове теснились разные планы: сегодня они только пойдут пообедать, а уж завтра он пригласит ее в какой-нибудь ресторан с оркестром. Нужно просмотреть афиши театров и кино, он давно нигде не бывал…

«Я почти влюбился, появляются какие-то ребяческие фантазии», — пытался он вернуться с облаков на землю.

Как раз в эту минуту его внимание привлек Чайна, который начал докладывать пункт девятый. Он прочитал письмо-приглашение на фестиваль в Канн — и сделал это как бы между прочим, едва внятно, чтобы не возбудить незапланированного интереса слушателей.

— Это мероприятие привлекает нас тем, что связано не только с легкой музыкой, но и с изобразительным искусством, так как одновременно будет проходить и выставка театральных художников. Мы можем послать туда двоих наблюдателей, и, насколько мне известно, пан председатель, вы уже наметили кандидатуры.

— Это верно, — подтвердил Боровец. — Мы с директором не поленились тщательно просмотреть список возможных кандидатов и вносим следующее предложение.

Боровец произнес несколько похвальных фраз об импресарио Якубе Куне и об Анджее, хорошем организаторе из отдела изобразительных искусств института. После такого выступления он подвел итог в своем обычном стиле:

— Кандидатуры не вызывают сомнений. Других кандидатур нет? Возражений не вижу. Принято, переходим к следующему вопросу.

Одна рука все же поднялась. Вот как, значит, не напрасны были предчувствия Чайны. Это Карпацкий.

— Прошу слова.

Опешивший Боровец нахмурил брови, посчитав, что поднятая рука предвещает запоздалые возражения.

— По какому вопросу? В порядке ведения собрания?

— Нет, именно по этому пункту.

— Но ведь он уже решен. Никто не возражал.

— Но это произошло так быстро, что я не успел руки поднять.

Боровец еще больше надулся.

— Ну, пожалуйста, пожалуйста. Каждый имеет право выступить и выдвигать свои возражения, — язвительным тоном произнес он и в то же время так широко развел руки, приглашая оратора, что под ним затрещало кресло.

— Пожалуйста, послушаем вас.

— А я вовсе не с возражениями, дорогой председатель, — начал Карпацкий. — Обе кандидатуры удачны, особенно наш пан Анджей, ему, как художнику, мы должны максимально облегчить связь с внешним миром. Ведь он тут работает на других, а не на себя. В гораздо меньшей мере я забочусь о Якубе Куне, он и так поспевает во все зарубежные поездки, можно бы и дать ему отдохнуть. Но я о другом. Мы все время посылаем наших наблюдателей с жалкими грошами в кармане, а между тем сейчас самое время взяться за пропаганду наших достижений, что нам, к сожалению, недоступно, потому что наши посланцы получают лишь по нескольку долларов в день. Куда лучше поступают чехи и венгры. Мы же по сравнению с процветающими зарубежными фирмами выглядим этакими золушками. И я всегда буду настаивать на увеличении расходов на пропаганду нашей культуры за рубежом, так как без денег мы ничего не добьемся. Руководство должно наконец понять это. Я кончил, пан председатель, спасибо за внимание.