Непорочные в ликовании - [24]

— И будет теперь Ш. фаворитом горя, — говорил себе он. — Плачьте, народы, над Ш. сокрушенным. Смейтесь, племена, над Ш. изможденным, — говорил себе он.

Лбом, он, в колесо рулевое упершись, сидел, и плечи были его неподвижны в отчаянии. Вот уж он невзначай нащупал в кармане своем что-то жесткое и колючее, достал из кармана горсть микросхем, посмотрел на те с недоумением, потом дверь открыл и так прямо горстью их выкинул в безжалостное влажное пространство вблизи автомобиля его.

Ф. сидел рядом, тщательно укрывая свою осанку сочувствия.

— Что посеешь, то и пожрешь, — говорил себе Ф. — Мы лишь странные звуки игры, мы всего лишь фальцет и шипение, — сказал себе Ф.

Наконец и стартер закашлялся скорбно, покуда Ш. с глазами закрытыми ключ в замке поворачивал. Автомобиль встряхнуло, и вот он уж по дороге разбитой ковыляет медленно и изможденно.

— Отчего бы нам, — говорил еще Ф., сотрясаемый дорогой, — не прибить к миру беспамятную доску: «Здесь пребывал Ш. с его заскорузлой печалью».

Восемьсот лет беспредельного дистиллированного молчания хотел было позволить себе Ш., но не выдержал и минуты.

— Я, разумеется, в полном восторге, — говорил он угрюмо, — от твоего дымящегося идиотизма.

— Минздрав предупреждает, — со сверхъестественной своей артикуляцией Ф. говорил, — дыхание опасно для вашего здоровья.

Глухо мотором урча и прихрамывая на колдобинах, их обогнал фургон психологов со смурным Ивановым за рулем и горделивым Гальпериным. Ф. смотрел на фургон, собираясь высморкаться. Возможно, он что-то вспомнил, или ему казалось, что вспомнил, или только хотел вспомнить что-то давным-давно прошедшее, а возможно, только пытался вспомнить то, чего не было, но всего лишь могло быть и даже то, что наверняка будет в дальнейшем. И был одиннадцатый час одного полузатерянного после Рождества Христова, ничтожного и незабываемого утра.

25

Иванов стучал ключом в замызганное стекло, покуда занавеска не отдернулась. Он кивнул кому-то в полумраке помещения, и после ждали минут пять, и вот во двор по ступеням крылечным спустилась толстая старуха Никитишна, и, переваливаясь по-утиному, на артритных ногах своих пошагала в сторону фургона психологов, нимало внимания не обращая на Иванова с Гальпериным.

— Могла бы и Лизу позвать, — говорил нагловатый Гальперин.

— Невелики птицы, чтобы Лизу от отдыха отрывать, — только и буркнула Никитишна.

Иванов перед старухою дверь двустворчатую фургона раскрыл. Старуха сощурилась и что-то одними губами пожевала, разглядывая два мертвых тела.

— Эх, обормоты! Взяли — Казимира загубили, — наконец проворчала она, стаскивая на землю грязную и шумную пленку.

— Такова жизнь, — возразил Иванов. — Он сам напросился.

— Ишь ты, прыткий какой, — говорила старуха. — Вечно ты: за словом в жопу не полезешь.

— Правду не скроешь, — говорил Иванов.

Ему вдруг показалось, что кто-то в спину ему смотрит своим бестактным взглядом, он подождал немного и обернулся, и увидел лишь старую бесполезную ворону на дереве с ее сероватым беспокойным зрачком, будто бы что-то выжидавшую и высматривавшую. Иванов погрозил ей кулаком, и та улетела неторопливо и вполне равнодушно. Голые кусты сирени поблизости топорщились из почвы; потоптанные, засохшие цветники однообразно тянулись до самой ограды.

— Да, — сказал Гальперин, — сейчас вот времена пошли: брат на брата идет. Христос там, Аллах и все такое прочее… А людишки друг друга бьют из-за различий в трактовках.

— В каких таких трактовках? — подбоченилась старуха.

— Неважно, — возразил Гальперин. — Ты человек простой, можешь и не понять.

— Мы вот давно заметили, — подтвердил еще Иванов с лицом, содрогнувшимся в тике, — что ты — враг просвещения.

Никитишна засопела.

— Товар — не первый сорт, — заключила она.

— Как так не первый сорт? — заволновался Гальперин.

— Что вы мне тут всякой тухлятины понавезли? — говорила старуха.

— Какой еще тухлятины? Какой тухлятины? Вот он, посмотри, молодой — восемнадцать лет парню. Уже паспорт имеет. А ты говоришь — тухлятина.

— Восемнадцать лет. От него одно мокрое место осталось.

— Мокрое место — не научный термин, — возразил Гальперин.

— А Казимир!.. — поддержал того товарищ. — Ты на Казимира взгляни. На нем вообще ни кровиночки лишней.

— Ни кровиночки, — передразнила старуха. — Только кишки в месиво побиты.

— Не умничай! — осадил ее Иванов. — А то, видишь, моду взяла.

— Да, — сказал Гальперин. — Казимиру, может, и пиздец, зато дело его живо.

— Это что еще за дело такое?

— Какое надо!

— Разговорился тут, — возвысила голос неуемная старуха. — Я у вас товар принимать не стану.

— Я на тебя Лизе докладную напишу, — прикрикнул Иванов.

— Вот еще, докладчик какой выискался, — поджала губы старуха. Она пошагала к крыльцу, не оборачиваясь.

— Ну и старуха! — удивился Иванов.

— Это не старуха, — возразил Гальперин. — Это язва русской души.

Никитишна, услышав, только лишь плечами повела с гранитной своей непримиримостью.

— Ну так что, нам это все обратно везти? — вдогонку ее окликал Иванов.

— Вези куда хочешь, — огрызнулась женщина.

— Сейчас и вправду увезем. Давай, Гальперин.

— Да, — согласился Гальперин. — Времена нынче рыночные. На всякий товар покупатель найдется.