Непорочные в ликовании - [10]

Мешки складывали на сиденья и на пол салона, Ш. половиною тела залез внутрь автомобиля, перекладывая их там половчее. Он озабоченно наблюдал за просадкою машины и временами языком ощупывал наполовину зажившую свою губу.

— Ладно, — наконец говорил Ш., - всех денег не заработаешь.

Ф. будто того и дожидался, бросил свой мешок на пол и полез в машину, как бы его ничто и не касается. Его даже не волновало, станет ли Ш. теперь расплачиваться с рабочими, он ждал приятеля своего с терпеливостью античной жены, перед собой глядя. Наконец возвратился Ш. и сел рядом.

— Похож, парень, я на вечного победителя? — спросил он.

Ф. только фыркнул с холодной своей рассудительностью.

— Сей субъект весьма достоин несомненного памятника своей настырности, — Ф. говорил.

Ш. наградил приятеля своего виртуозной работой стартера. Вожделенный, неописуемый лимузин его описал круг равнодушия под взорами заурядных рабочих и устремился в направлении ворот. Ш. снова припомнил себе цену, и теперь уж никому было не увлечь его ни в сутолоку простоты, ни в горнило заносчивости. Псевдонадменною мимикой ресниц и бровей его нахмуренных возводил он преграду между собою и всем посторонним. Даже если мир приползет к нему на брюхе, все равно он сможет попирать постулаты его искусно сформулированного беззакония, сказал себе он. И ведь даже не стыдно природе, еще сказал себе он, оттого, что сей ум оголтелый она вдруг расположила в таком неказистом, неликвидном теле. Сказал себе Ш.

Автомобиль соскользнул по пандусу на неряшливый, покалеченный асфальт, Ш. тут же развернулся, ища иной, неоткрытой еще дороги.

— Самое интересное будет, если это мазутом полить, да добавить алюминиевой пудры, — из недр обыденного своего Ф. говорил.

— Хватит из себя Менделеева строить! — с причудливой и запоминающейся его ненавистью Ш. возражал.

11

Свет в комнате не горел, и не было границы между сумраком полупустой комнаты и предрассветною просинью. Он присел на подоконник раскрытого окна, в комнате было холодно, он дрожал от холода, но как будто не замечал своей дрожи.

— Да, — сказал он в трубку, которую держал прижатой к уху. — Семнадцать. И что? Что с того?.. Зачем было спрашивать? Нет, я спал… Сегодня спал. Немного. Я не хочу, я не могу!.. — выкрикнул он.

Ночью телефон обычно работал, днем — отнюдь не всегда; только позвонить было некуда, но сейчас он решился, хотя даже собственная решимость не прибавляла ему силы.

— Их нет, никого нет. Нет, вообще есть. Сейчас нет. Я что, так и должен все время отвечать на вопросы? Я могу говорить? Да? Да, я позвонил, я сам не знаю, что хотел услышать. Как меня зовут? Могу не отвечать, да? Ведь можно вообще не отвечать? — Была легкая ирония, с возрастом ее не более возраста сего тщедушного тела. Была мимолетная ирония вблизи губ его хмурых.

— Не буду. Нет, в больницу я не хочу. Чтобы потом показывали пальцами!.. Мне все равно, это все равно, если бы вы знали, как мне наплевать!.. Ладно, пусть будут вопросы!.. Говорю же, мне все равно!.. — в трубке слышал он миловидный воркующий голос, голос сумеречного отлива, но старался лишь душою не размякнуть, и лучше было оскорбить, обругать, уничтожить, чем поддаться обезоруживающему теплу голоса.

— Ты, должно быть, сама спала, а тут — я!.. «Черт побери, — наверное, сказала ты, — еще одного сопляка надо утешать». Я не сопляк, и меня не надо утешать! А что же я тогда звоню? Звоню — и все! Звоню, чтобы вы там не спали! Это ваша работа — не спать и слушать таких придурков, как я. Весело, наверное, нас слушать, а? Нет, ты скажи!.. Не бойся меня обидеть. Ты, должно быть, нас ненавидишь, мы несем одно и то же, одно и то же, хоть бы кто-нибудь выдумал что-то оригинальное!.. — Он еще только потирал бедро свое ладонью, не замечая того, что потирает, и не замечая также того, что не замечает, но все же потирал и потирал бедро ладонью.

— А? — говорил он. — Нет, почему собственно?! Что говорить обо мне? Давай лучше о тебе. Ты же телефонная проститутка! Что, разве не так? Ты же сегодня с одним, а завтра с другим, ты по тридцать раз на дню с разными ублюдками. И все — одно и то же. Ах, я не знаю, как мне жить! Ах, у меня потерян интерес к жизни! Не так, скажешь? Нет, ты скажи, у тебя бывает что-нибудь другое, такое, чтобы ты могла бы нас не ненавидеть? Да мне только интересно, когда ты бросишь трубку, когда тебе наконец надоест слушать мои измывательства. — Незрелое напряжение сарказма временами перебивалось у него мимолетными уколами злости.

— Шлюха! Проститутка! — кричал он. — Ты хуже проститутки! Та хотя бы не обманывает людей, она дает то, чего от нее ждут. Ну что, у тебя еще не пропало желание со мной говорить? Сколько тебе платят? Не хочешь говорить? Сколько? И все? Да-а, негусто. Еще не хватало тебе сочувствовать!.. А? Тебе, должно быть, только такие, как я, звонят? Опять не говоришь? Не можешь? Так и думал, что ты сейчас об спросишь. Ужасно примитивно!.. При чем здесь это?! А вот ты, например, могла бы?.. Нет, не сейчас, конечно… Но ты же не все время на работе… Да нет, я только так… Я все прекрасно понимаю, не держи меня за идиота. У тебя все в порядке, ты бы не попала на такую работу, если бы у тебя не было… Как тебя зовут? Ну скажи, кому будет хуже, если ты скажешь? Ты, наверное, записываешь наш разговор? Ты записываешь? Нет, мне наплевать! Лиза? Не знаю, возможно, нравится. А меня Максим. А знаешь, почему я говорю с тобой так долго? Нет? А может, я жду, пока водичка остынет… Нагрел… Тепленькая такая ванна!.. Колонка всю ночь горела… Залезла бы со мной в такую ванну? Сейчас, погоди, там кто-то звонит. Я сейчас… — соскользнув с подоконника, аппарат и трубку аккуратно положил на согретое его задом место.