Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига - [98]

Айвен и Алан прибыли на мероприятие в Хэмптон и сразу увидели знаменитого режиссера, который разговаривал с другими посетителями. Айвен и Алан немедленно устремились к нему.

«Простите, мистер Спилберг, – сказал Айвен. – Могу я с вами поговорить? Это очень важно. Много лет назад люди из вашей организации просили моего отца записать его свидетельство, но отец был трудоголиком и не ухватился за эту возможность. Сейчас он умирает от множественной миеломы, и мы не знаем, сколько еще он проживет. Вы должны записать его воспоминания. Он очень четко выражает свои мысли – вероятно, среди живущих бывших узников он в этом один из лучших. Он выступал с лекцией в классе вашего друга Эли Визеля в Бостонском университете. Они вместе работали в совете Американского мемориального музея Холокоста. Наш отец приехал сюда после Освенцима с пустыми руками, но в итоге стал владельцем компаний в двух самых антисемитских отраслях промышленности США – нефтяной и банковской. Станет настоящей трагедией, если ваш фонд не запишет на видеокамеру его воспоминания».

Айвен хорошо подготовился к разговору.

Спилберг смотрел на него сочувственно, покачал головой. «Простите, – сказал он, – но фаза интервью для этого проекта закончена. Мы перешли ко второй стадии – каталогизации и расшифровке. Мы больше не берем интервью».

«Да, возможно, – возразил Айвен, – но вы должны сделать исключение».

Айвен унаследовал умение отца не принимать отказов. Он продолжал: «Он не такой, как другие бывшие узники, и вы не пожалеете. Наша семья выразит свою поддержку и внесет значительный вклад в фонд. Пожалуйста, подумайте – и узнайте, кто мы такие. Кстати, сын нашего раввина, Шимон, женат на вашей сестре Нэнси…»

Айвен не собирался уходить, пока не заручится согласием Спилберга. Гости мероприятия смотрели на них с интересом.

Спилберг ответил не сразу. «Иногда, – сказал он в итоге, – мы все-таки делаем исключения. Я попытаюсь это устроить. Давайте вашу визитную карточку. Я вам сообщу».

Этого для Айвена было достаточно, и он сразу же поделился новостью с Зигги.

Когда Айвен пришел в квартиру в Форт-Ли и объявил, что Спилберг согласился записать интервью с Зигги, тот широко открыл глаза и заплакал.

«Когда?» – тихо спросил он.

«Они позвонят нам, когда все устроят, – сказал Айвен, – и будут записывать столько, сколько ты будешь говорить. Они знают, что у тебя химиотерапия и что твой голос может…»

Зигги взял руку Айвена и запечатлел на ней поцелуй.

«Это замечательно, сын мой, – сказал он, и слезы радости впервые за долгое время текли у него по лицу. – Я так тебя люблю».

«Наконец-то мы чувствовали настоящее единение», – описывал Айвен этот момент впоследствии.

Услышать такие слова от отца, который нечасто баловал одобрением жизненный выбор детей, было для Айвена настоящим бальзамом на душу. В тот момент он понимал, что все ошибки, которые он когда-либо совершил в глазах отца, прощены, а все разочарования забыты.

Съемочная группа впервые приехала в апартаменты в Форт-Ли 29 августа 2002 года. Молодые операторы представились и начали выставлять свет, штатив, камеру и микрофон. Зигги постарался как можно лучше подготовиться к интервью. Его волосы были тщательно вымыты и уложены, он надел элегантную хлопковую рубашку и как следует отглаженные брюки. Однако агрессивное лечение сказывалось: он говорил медленнее обычного и путался в мыслях.

«Его тело пожирал рак и все эти сильнодействующие препараты, – рассказывал Айвен. – Его было уже не спасти, но сознание того, что он наконец сможет рассказать свою историю, поддерживало в нем жизнь лучше, чем любая бригада врачей или экспериментальные лекарства. Он ни за что бы не умер, не успев ничего рассказать».

«Он провел сотни часов на процедурах, – добавила Шерри, – и был попросту истощен, но нашел в себе силы час за часом наговаривать свои воспоминания для съемочной группы. И он не жаловался. Знаменательно, что, хотя он уже чувствовал себя очень плохо, для него не было ничего важнее, чем вспомнить все на камеру. Чем больше я вспоминаю, тем меньше понимаю, как человек вообще мог пройти через то, что выпало ему на долю. Он всю жизнь прожил как бывший узник концлагеря, и ему удалось продержаться достаточно долго, чтобы изложить свою историю на камеру. Тогда – и только тогда – он чувствовал себя вправе умереть. Это была развязка финальной главы его жизни».

Съемочная группа Shoah Foundation несколько раз приезжала в Форт-Ли, чтобы доснять все рассказы Зигги. С августа по ноябрь 2002 года на видеопленке оказалось десять с половиной часов истории Зигги. Расшифровки заняли более трехсот страниц: это было одно из самых длинных свидетельств среди 51 тысячи хранящихся в фонде. Во время последних сеансов, пришедшихся на октябрь и ноябрь 2002 года, он искренне ответил на вопрос, что же такое его собственная жизнь.

«Когда мне задают вопрос, как я выжил, – сказал Зигги, – я опускаю один маленький нюанс, который на самом деле довольно значителен. Дело в том, что любой бывший узник с сердцем и умом живет с осознанием вины за то, что он выжил, а другие нет. Мою мать отправили прямо в газовую камеру, отца забили до смерти, мою сестру Марту убили, братьев Вилли, Мартина и Луиса убили – а я еще жив – а они все мертвы. Почему они, а не я? Похоже, Всевышний держал свою длань на моем плече, когда я был одинок и в смертельной опасности. – Он продолжал: – Я помню себя с трех с половиной лет. Я могу сказать, какого цвета были полоски на свитере моей мамы, когда я был совсем маленький. Такая память имеет свои достоинства и недостатки, потому что все воспоминания остаются с тобой, и ты не можешь от них отделаться. Я помню и то, как мы рыбачили в детстве, и то, как выглядели бараки в Освенциме, как вокруг ходил капо с палкой, что он делал – и эти воспоминания очень, очень тяжелы. Они меня не оставляют». Он наклонился и закатал штанину. «Смотрите. Видите? Со дня освобождения я ношу две пары носков. За последние пятьдесят лет я никогда не выходил из дома, не надев вторую пару носков. И без булавки. Дело в том, что в концлагерях пара носков могла спасти от смерти. Грязь, пыль, недоедание – от единственной занозы могла развиться гангрена. Одна заноза из-за деревянного башмака – и ты умираешь. А зачем булавка? Маленькая булавка могла спасти вам жизнь в концлагере, если нужно было скрепить лоскут ткани, обмотанный вокруг ноги, или не дать упасть штанам… Как мне удалось остаться в живых, проведя почти два года в Освенциме? – сказал он в конце одного сеанса интервью. – Дело было не в образовании – у меня его не было. И не в уме – тогда я им тоже не блистал. Уверен, это была рука Всевышнего. Я скажу вам кое-что, чего, наверное, не говорил еще никогда. Как ни странно, я, наверное, не смог бы жить без всех этих кошмаров. Они позволяют мне очень четко разграничить жизнь и смерть. Они показывают мне, какова жизнь сейчас – особенно моя жизнь как еврея. И я никогда от нее не откажусь. Никогда, никогда, никогда».