Неподвижная земля - [4]

По словам Вавилина, в этой бухточке обычно хорошо ловится судак (отсюда — забавное местное выражение: судачить).

Нашим незримым спутником был Константин Георгиевич Паустовский. Мы с Вавилиным говорили о его повести, ставшей хрестоматийной, но здесь, на Кара-Ада, это не было отвлеченным разговором о литературе. Ведь по этим же скалам бродил, спотыкаясь, геолог Шацкий и подбирал сухие ветки и обломки досок — разжечь костер. На их беду, море тогда не позаботилось, не выбросило ни одной лодки, а то кому-то можно было бы рискнуть, попробовать переправиться через бушующий пролив, подгребая ладонями. Молодой эстонец из большевиков Ганс Миллер завалил костер мусором, чтобы дым валил заметнее, — больше шансов, что он бросится в глаза кому-нибудь там, на берегу.

Еще одна ночь — в январе 1920 года, и еще для пятнадцати все кончилось. Живые завидовали мертвым. Тем не приходилось больше крепиться из последних сил, кидаться от надежды к отчаянию и снова к надежде… Миллер тупо и упрямо жевал конец матросского ремня, пытаясь обмануть жажду. К счастью, он забылся и пришел в себя оттого, что кто-то резко дергал его за воротник. Шацкий кричал шепотом: на берегу ответные огни. Три больших костра!..

Вавилин говорил:

— А помните, Миллер еще успел заметить парус над волной. Это уже позднее… И как над ним, над Миллером, понятно, наклонился кто-то. Он в лисьем малахае был, этот кто-то…

— Помню, как не помнить, — сказал я, но пока не стал дальше развивать эту тему, потому что по поводу лисьего малахая у меня были свои непроверенные соображения, из-за которых, собственно, я и попал в Бекдаш и на Кара-Ада, правда, значительно позднее, чем мог бы сюда попасть.

Спасители — их было двое — увезли с острова пятнадцать человек. Остальных уже незачем было увозить, а хоронить — некогда. В конце концов в живых осталось девять. Девять почти из ста. Но хотя бы девять… И это уже была не глава из прочитанной книги. Это была судьба непридуманных людей, которые полвека назад загадочно исчезли для своих близких. И должно быть, в старинных семейных альбомах по сей день хранятся их пожелтевшие фотографии, наклеенные на паспарту. Но что сталось с ними — никто не знает. Кто вообще слыхал тогда об острове Кара-Ада?

Я думал об этом, когда мы с Вавилиным уже не пересказывали друг другу «Кара-Бугаз» со всеми подробностями, а молча стояли у невысокой ограды — неподалеку от башни маяка, в сторону берега. За оградой — самодельный обелиск, воздвигнутый на братской могиле.

— Шестеро… — негромко, как и подобает на кладбище, сказал Вавилин. — Когда лет восемь назад тут обнаружили скелеты, то только шестерых. Это еще при моем предшественнике… Я и сам потом искал — не миновал ни одного клочка. Но больше никого не нашел. Должно быть, море унесло, похоронило… Ведь когда тут у нас настоящие шторма́, видели бы вы, — волны накрывают весь остров и перекатываются через него!

Значит, шестеро…

А кто?

Может быть, тот студент из Темир-Хан-Шуры, у которого не хватило сил вместе с двумя своими товарищами сделать безнадежную попытку переплыть пролив, и он свалился на берегу, а тех двоих сразу накрыли волны… Или Гогоберидзе, грузин, который кричал в горячке: «Сандро, бей негодяев!»

Но этого теперь уже не узнаешь.

Вечером в столовой домика, похожей на кают-компанию, мы пили чай цвета кофе, с сигаретами и без всякого сахара, и вели разговоры про жизнь. С нами сидела и жена Вавилина — Наира Александровна, медсестра по образованию, а на маяке старший техник. Они познакомились когда-то в Магдебурге, где стояла после победы часть, с которой Вавилин прошел всю войну. А последние семнадцать лет они служат на маяках Каспия, на маяках, где свет на башне загорается с той же неотвратимостью, с какой восходит солнце, и указывает безопасный путь кораблям, которые держат курс на Бекдаш. (Пять, шесть или семь в день, а два или три — обязательно. Каспий у этих берегов уже не назовешь пустынным, как он значился в старой лоции.)

И ночевал я в комнатке, похожей на каюту. Хорошо было бы здесь пожить, как предлагали мне хозяева. Но в Бекдаше меня ждали дела, тоже связанные с тем прошлым, которое кажется далеким только на первый взгляд.

После завтрака — жареные бычки, оладьи и кофе — мы пошли на пристань. Еще накануне Галинка, их взрослая дочь, которая гостила у них после окончания школы, а вообще-то жила у бабушки в Ковеле, вернулась из Бекдаша и, еще стоя в лодке, крикнула матери, которая вышла ее встречать: «Огонек» привезли!» — так ей не терпелось поскорее сообщить новость. А Наира Александровна ответила: «Вот и хорошо, окончание повести почитаем». И потом обе долго смеялись, потому что Галинка имела в виду отнюдь не журнал — в магазин привезли наконец телевизоры. А Анатолий Яковлевич обещал — не только купить, но и установить антенну. И тогда можно будет брать передачи из Баку. Ну, может, и не при любой погоде, а все же иногда.

Теперь они отправлялись в Бекдаш за телевизором, и когда устроились уже в моторке, я попросил Вавилина, чтобы он не напрямую пересекал залив, а обошел бы вокруг острова.

Желтый треугольник, словно плавник огромной рыбы, застыл в солнечной морской синеве. Белела похожая на минарет башня маяка (мая́ка, как произносит это слово Вавилин), а на пологом склоне свежестью побелки выделялись домики с красно-коричневыми крышами и такого же цвета наличниками. У небольшой пристани покачивалась на спокойных волнах еще одна лодка. И хорошо был виден обелиск, побеленный недавно Наирой Александровной.