Неподходящее занятие для женщины - [3]

Как странно и в то же время так похоже на Берни – он сохранил упрямый, непоколебимый оптимизм насчет перспектив агентства, даже когда у них осталось всего несколько монет, чтобы заплатить за газовый счетчик, и одновременно расстался со всякой надеждой на жизнь, даже не попытавшись вступить за нее в борьбу. Может быть, по той причине, что он, не желая в этом сознаться, чувствовал: ни у него, ни у агентства нет ровно никакого будущего – и нашел единственный способ с честью решить проблему? И сделал это эффективно, но нечисто, чего никак нельзя было ожидать от бывшего полицейского, знавшего о смерти все. И тут до нее дошло, почему он остановился на таблетках и бритве. Пистолет! Да, он пошел не самым легким путем. Он мог застрелиться, но ему хотелось, чтобы пистолет остался у нее; он завещал его вместе с рассохшимися полками, древней пишущей машинкой, набором инструментов для осмотра места преступления, «остином-мини», своими противоударными и водонепроницаемыми часами, вот этим пропитанным кровью ковром и толстенной пачкой бланков с замысловато выполненной шапкой: «Детективное агентство Прайда: мы гордимся своей работой». Весь инвентарь, он сам это подчеркнул. Наверное, он хотел напомнить ей про пистолет.

Она отперла ящичек у основания стола, ключи от которого имелись только у Берни и у нее. Пистолет покоился в той же замшевой коробке, в которую она когда-то положила его, с отдельно упакованными тремя обоймами патронов. Ей так и не пришлось выведать, каким образом это полуавтоматическое оружие тридцать восьмого калибра оказалось у Берни, однако не сомневалась, что лицензии на владение нет. Она так и не научилась смотреть на этот пистолет как на смертоносное оружие – потому, быть может, что Берни носился с ним в мальчишеском самозабвении, и в ее глазах он остался не более чем безобидной детской игрушкой. Он сделал из нее – во всяком случае, по части теории – отличного стрелка. Он возил ее практиковаться в Эппингский лес, и пистолет был связан в ее памяти с рассеянной тенью и сильным запахом гниющих листьев. Он вешал на дерево мишень и заряжал пистолет холостыми патронами. В ее ушах зазвучали отрывистые команды: «Слегка согните колени! Расставьте ноги! Вытяните руку! Теперь возьмитесь левой рукой за ствол снизу. Не сводите взгляд с мишени! Не сгибайте руку! Хорошо! Неплохо, совсем неплохо!» «Но, Берни, – говорила она, – мы никогда не сможем выстрелить! У нас нет лицензии». Он улыбался в ответ хитрой, самодовольной улыбкой, будто знал нечто, недоступное ей. «Если нам доведется стрелять в ярости, то мы сделаем это, спасая собственную жизнь. В такой ситуации лицензия значения не имеет». Эта звучная фраза явно нравилась ему, и он повторял ее снова и снова с гордым выражением на обрюзгшем лице, обращенном вверх, к солнцу, как у собаки. Какие видения проносились тогда в ее воображении? Может быть, ему виделось, как они вдвоем прячутся на безлюдном болоте за поросшим мхом валуном, от которого отлетают пули, и передают друг другу дымящийся пистолет?..

«Поэкономнее с боеприпасами… Конечно, я мог бы раздобыть еще…» – говорил он. Его улыбка становилась мрачной, будто при этих словах из какого-то потустороннего мира выплывали вездесущие загадочные тени, от которых предпочтительнее держаться в стороне.

Итак, он оставил ей пистолет, самое свое драгоценное достояние. Она спрятала его, не распаковывая, в потайных глубинах своей сумочки. Вряд ли полиция станет рыться в ящиках стола, когда налицо самоубийство, но лучше не рисковать. Берни хотел, чтобы пистолет перекочевал в ее владение, и она не собиралась так запросто с ним расставаться. Она присела рядом с трупом, свесив сумочку на пол, и шепотом прочла заученную в монастыре коротенькую молитву, попросив Бога, в существование которого не очень-то верила, позаботиться о душе Берни, хотя Берни не сомневался, что у него таковой не имеется, после чего замерла в ожидании полиции.

Первый появившийся в кабинете полицейский, несмотря на безупречный профессионализм, был молод и слишком неопытен, чтобы скрыть потрясение и неприязнь при виде столь жестокой смерти, а также свое неодобрение невозмутимостью Корделии. В кабинете он пробыл недолго. Его внимание привлекла записка Берни, которую он подверг длительному изучению, будто надеялся извлечь из послания с того света скрытый смысл. Сложив записку, он сказал:

– Пока придется забрать это, мисс. На что он тут намекает?

– Ни на что. Это его контора. Он был частным детективом.

– А вы работали с мистером Прайдом? Вы были его секретарем?

– Партнером. Об этом говорится в записке. Мне двадцать два года. Берни и начал дело. Раньше он работал в Департаменте уголовного розыска столичной полиции с главным инспектором Дэлглишем.

Едва произнеся эти слова, она пожалела о них. Они прозвучали слишком примирительно, слишком наивно, чтобы обелить беднягу Берни. Имя Дэлглиша определенно ничего не говорило молодому полицейскому. А почему должно быть иначе? Откуда ему знать, как часто ей приходилось, вежливо скрывая нетерпение, выслушивать ностальгические воспоминания Берни о его службе в уголовном розыске, пока его не отправили на пенсию по состоянию здоровья, и его хвалебные речи в адрес Адама Дэлглиша, обладающего бесчисленными достоинствами и непревзойденной мудростью. «Шеф… ну, тогда он еще был просто инспектором… всегда учил нас… Однажды Шеф рассказывал про интересное дело… Чего Шеф терпеть не мог, так это…»