Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время - [60]

Это была анафема, отлучение папы и всей послушной ему католической иерархии от христианской религиозной общины.

В рассказах об «Эльстерском аутодафе» события, случившиеся 10 и 11 декабря, слились в единый акт. По всей Германии говорили о том, что Лютер в ответ на сожжение своих сочинений принародно предал огню папскую буллу, сопроводив это действие анафемой по адресу Льва X. Эта молва оказала серьезнейшее влияние на ход антипапистской борьбы, а потому была объективно значимым историческим фактом. Выдающийся немецкий историк Ф. Шлоссер писал о нем так: «Лютер не ограничился резкими революционными речами; публичными символическими действиями он возвестил папе от имени народа, что настал конец его царству и закону…»

У Эльстерских ворот сожжена была, как мы помним, не одна папская булла, первыми в костер отправились своды канонического (церковного) права. На теологически образованную часть Германии это произвело, пожалуй, даже большее впечатление, чем экзекуция над грозным документом, подписанным Львом X.

Своды канонического права были, если угодно, основным законом существования церкви как феодального института и главным выражением того, что Ф. Энгельс назвал средневековым «теологическим мировоззрением»[34]. Для западного христианства они означали то же, что Талмуд для иудаизма или шариат для ислама. Именно в формулах канонического права наиболее четко отобразилось средневековое искажение первоначального, евангельского христианства. Проклясть эти формулы значило совершить акт куда более серьезный и дерзкий, чем изречь анафему над личностью папы Льва X. Речь шла об отвержении юридических обоснований папской власти.

Канонична была и сожженная на живодерне под Виттенбергом «Summa angelica», превращенная церковью в одну из обязательных, настольных книг католического исповедника. Она содержала средневеково-католическую теорию благочестия, доведенную до предела вульгарности. Земная жизнь человека изображалась здесь как пребывание в своего рода исправительном заведении, а его добрые дела как «зачеты», которые бог скрупулезно подсчитывает при определении небесного удела исправляющегося грешника. До наступления Страшного суда весомость этих зачетов определялась церковью. Духовник трактовался в качестве судьи, а поведение мирян — в качестве исполнения назначенных церковью «уроков», о безупречности которого в исповедальне судили как в трибунале. Даже в молитве автор видел род налагаемого на мирян наказания.

В «Summa angelica» была в крайней форме выражена и идея папского примата. «Сумма этой книги, — писал Лютер, — вот какова: папа есть бог на земле, возвышающийся над всеми духовными и светскими властями, и все находится у него в собственности. Никто не может сказать ему: «Что ты делаешь?».

Не приходится удивляться, что известие о сожжении сводов канонического права и книги «Summa angelica» потрясло все немецкие университеты и дало толчок для самых рискованных обсуждений юридических основ папского господства.

Что касается простого народа, то его воображение было захвачено расправой над папской буллой и анафемой, которую немецкий монах изрек над духовным владыкой целого мира. Германия была растревожена снизу доверху и находилась во власти непрекращающейся полемики.

Действие, совершенное Лютером, беспрецедентно. Мало сказать, что монах-августинец противопоставил самосудным действиям курии свой личный самосуд, — он еще опередил папу по части обвинительных приговоров. На условное отлучение, объявленное ему в «Exsurge Domine», он ответил анафемой безусловной и окончательной. В январе 1521 года папа, уже проклятый простым монахом, срочно издает буллу «Decet Pontifex Romanus…» («Гласит римский первосвященник…»), содержавшую бесповоротное отлучение Лютера.

Часто задают вопрос, не объясняется ли дерзкое поведение Лютера просто тем, что влиятельная поддержка в Германии обеспечивала ему безнаказанность. Как вел бы себя реформатор, попади он в инквизиционный застенок?

На этот вопрос можно, конечно, дать лишь гадательный ответ. Но несомненно, что, во-первых, Лютер никогда не имел полной гарантии против ареста, а во-вторых, ни на йоту не отступил от своей линии в новой ситуации, когда над ним не просто «по бумагам», но совершенно реально нависла угроза костра.

Карлу Габсбургу (1500–1558) в момент избрания его германским императором было неполных двадцать лет. Родился он в Генте, в Нидерландах, которые до конца дней именовал своей родиной. В Испании Карла считали немцем, в Германии — испанцем.

В 1520 году император не имел еще ясной политической программы и слыл за человека слабохарактерного. Как раз это и было по вкусу немецким князьям, более всего ценившим свою местническую феодальную независимость. Скоро им пришлось пожалеть о своем выборе: Карл V оказался властным продолжателем династической политики своего деда, относившимся к Германии с жестоким цинизмом чужака.

Молодой император не был набожен и не считал себя мирским орудием папского престола. Поначалу это внушало надежды на то, что он окажется сторонником если не Реформации, то хотя бы проведенной сверху церковной реформы. Уже через несколько лет от этих надежд не осталось и следа. Карл мог посмеиваться над «римскими суевериями», но одновременно считал, что народ должен исповедовать их, не мудрствуя, без каких-либо исправлений и обновлений. С папой, как главой итальянского государства, кайзер враждовал в течение всей своей жизни; это не мешало ему, однако, требовать безоговорочной покорности «апостольской кафедре» во всех землях, входивших в состав Священной германской империи. В 1527 году наемники Карла подвергли Рим разграблению; примерно в то же время другие его наемники в Нидерландах отправили на плахи и виселицы сотни людей, несогласных с римским вероучением. Всего за время правления Карла V в западных землях империи было казнено около 50 тысяч явных или подозреваемых «еретиков».