Непобежденные - [2]

На тебе! Все померкло. Серая наволока затянула солнце. Зеленое стало одноцветным.

Отец Викторин ударил кистью сверху вниз. Вот и сосна. Пока что не живая, не чудо. Но ждать солнца сегодня не приходится.

Принялся за вторую сосну. Со смирением. Темная кора снизу, а к вершине юное, нежно-золотое. Для неба места осталось совсем немного, но синева удалась. Пронзительная. Истинная.

И почувствовал – ноги не держат. Сколько простоял за этюдником – неведомо. Счастливые часов не наблюдают. Сел в траву, виновато глядя на этюд. Начал, покорный природе, и, как всегда, нафантазировал.

Провел ладонью по траве: гусиные лапки, клеверок…

Вспомнил: матушка положила в сумку бутылку молока и пирожки. Прочитал молитву. Молоко выпил единым духом – жажда одолела. Пирожки матушкины! Рис, яйцо, мука… Но все это на молитве и любви.

Улыбнулся. Полина Антоновна – непослушание родительской воле. А греха нет. Выбор не по расчету, не здравостью ума – счастье! Их любовь Господь благословил.

Вчера, в воскресенье, приезжал из Огори добрый человек Григорий. Квартиру в его доме снимали. Когда отказывал в постое – плакал. Обложили Григория за сдачу попу половины избы налогом дичайшим. Будто в Зимнем дворце та квартира.

В Огори пришлось трижды менять хозяев. Прямых гонений на священство нынче нет, вот только крыши над головой лишают. Невдомек им, что над советской семьей изгаляются – у попа и попадьи паспорта с серпом и молотом.

Впрочем, велика ли напасть по квартирам мыкаться. Не на Соловках, чай, не в разлуке с семьей. С храмом Божиим, Господи, неразлучен!

Смотрел на сосны и уже не видел сосен.

Почему не посадили, не пытались превратить в соглядатая за батюшками, за паствой? Может быть, спохватились: сколько в стране священников осталось? Сколько их нынче в Орловской области?

Перед глазами возникло удивительно спокойное лицо батюшки Афанасия Нагибина. Ему ставили в вину церковную пропаганду среди детей. Просил бабушек петь с внуками стихиры и народные песни о Богородице, о святых угодниках.

– Расстрелян, – вырвалось вслух. – За попечение о детских душах. – И вздрогнул: дети поют молитвы и на его службах. Детское пение сродни пению птиц весной.

– Господи! Неужто большевикам не надобны совестливые люди? Совестливый народ?

Вера в Бога совесть человеческую в чистоте содержит.

Нечаянно пропущенные клубни на картофельном поле – вот что такое нынешнее священство.

И диво! Душа исполнилась прикосновения Духа Святого!

– «Услыши, Боже, моление мое, вонми молитве моей. От конец земли к Тебе воззвах, внегда уны сердце мое, на камень вознесл мя еси, наставил мя еси. Яко был еси упование мое, столп крепости от лица вражия…»

В счастье облекся, в силу. И ужаснулся.

Из лесу по дороге шел человек. Слышал, конечно, молитву. Совсем юноша.

Высокий, худощавый. Лоб открытый, а по глазам не определишь, доброе ли несет в себе. Глаза спрятал за ресницами. Вдруг глянул. Быстро, цепко. Слышал. Донесет? Но молитву творил поп. Однако ж громко! За пределами церкви. А сие – пропаганда религии. Птицам проповедовал учение Христа? Соснам? В такие мелочи «особая тройка» вникать не станет.

Поравнявшись, прохожий склонил голову, осенил себя крестным знамением и, так и не подняв глаза, подался с дороги лугом, прочь.

Вскрутнулось в груди отца Викторина. Не боль, не смута… Даже матушке Полине Антоновне объяснить бы не сумел странного чувства.

Матушка всякую перемену в жизни прозревает, как прозревает птица свою небесную дорогу.

Сердце услышал.

Советская власть о воспитании народа крепко печется. Соловками воспитывала, Беломорканалом. У нее даже тюрем нет – трудовые колонии.

Тоска объяла: «И во мне трус сидит. Этакий советский зайчишка».

Собирал этюдник, когда на дороге появились с корзинами, с лукошками женщины. Увидели батюшку, обрадовались. Под благословение пошли.

Благословил. А на краешке сознания горестное: этакое увидят, напишут куда надо.

«Куда надо!» – устоявшееся нынче словосочетание.

Могут посадить, могут закрыть храм.

Но женщины такие благодарные, такие домашние – семья. Приход! Легко стало на сердце.

В корзинах у всех грибы, в лукошках, в туесках ягоды.

– Пришла пора белых! – старшая из женщин, Анастасия (он и фамилию помнил – Мартынова), поставила перед ним свою грибную удачу: – Бери, батюшка! Справные какие грибочки-то!

– Красота! – согласился отец Викторин. – Увы! Грибы мне противопоказаны. Для печени тяжелы.

Знал, Мартыновым грибы – подспорье, у них семеро по лавкам.

Подружка Анастасии, Татьяна Хотеева, подала в руки батюшки лукошко с малиной:

– Не откажите! Полина Антоновна варенья наварит.

У Хотеевой пять дочерей и сынок. Старшая дочь замужем, вторая – студентка. Младшей – лет десять, а последнему, сыну, седьмой годок.

Дом у Хотеевых большой, красивый. Глава семейства, Дмитрий Тимофеевич, на локомобильном заводе работает. Нужный производству человек.

– Спаси Бог! – принял ягоды.

– Батюшка! Никак не запомню, ты по четным дням служишь али по нечетным? – Лицо Лукерьи Софроновой – святая простота, а вопрос ужасный.

Второй священник храма – отец Николай Кольцов, из местных. Архиерей перевел протоиерея Викторина из Огори в Людиново ради повышения. Отец Николай в ту пору служил диаконом. Это было в 34-м, а в 37-м грянуло судилище над церковно-кулацкой группировкой тринадцати. Мужчинам, их было девять, – расстрел, четырем женщинам – десять лет лагерей…