Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [73]
Эти письма принадлежат перу нашего национального военного героя, они рисуют нам его во всей полноте человеческой личности не только как полководца, но и как дворянина-помещика. Они показывают, что забота его о солдатах коренится в заботливости о своих крестьянах. Именно поэтому он и есть образец отца-командира, хорошо знающего и понимающего жизнь простого русского человека. Он выписывает с московского почтамта газеты и ежегодные тома французской «Энциклопедии Дебульон»[534] или же книгу Б. Ле Бовье де Фонтенеля «Беседы о множественности миров»[535], и он же скрупулезно и здраво наставляет своего новгородского управляющего в необходимости поддерживать мирское самоуправление и не утяжелять крестьянского бремени[536]. Ну что тут еще сказать? Суворов настоящий русский человек.
Толкуя о семейной беде нашего героя, прожили мы этот непростой для него 1784 год. В ноябре он был пожалован большой золотой памятной медалью на присоединение Крыма к России. Медаль эту и послание Потемкина, ее сопровождающее, получил он в селе Ундол под Владимиром, за что тут же 22 ноября выспренно благодарил своего начальника и покровителя[537]. Однако настроение Суворова неустойчиво, и одинокие вечера в ундольском барском доме действуют на него угнетающе. Декабрьский ветер, завывая в печных трубах и бросая пригоршни снега в окно кабинета, пробуждает в нем тяжелые и горькие мысли о том, что ему месяц назад исполнилось 55 лет, жизнь его клонится к закату, одиночество сосет его сердце. Одной хозяйственной суетой да крепостным театром не успокоить страждущую душу. И он берет лист почтовой бумаги и изливает все, что накопилось на сердце у него, человеку, который кажется ему в эту минуту самым близким, самым могущим понять его боль, его тяжесть, а может быть, и его одиночество. Он пишет поздравление с Новым годом Потемкину. Пишет его с таким расчетом, чтоб поспело оно в стылый Санкт-Петербург к самому празднику. Чтобы посреди радости и веселий размягчившийся сердцем князь Григорий Александрович прочел его и помог:
«Светлейший Князь Милостивый Государь! С наступающим новым годом Вашу Светлость всенижайше поздравляю»[538].
Начинает он привычно, но тут же сбивается с праздничного тона на просьбу предоставить вакантную должность командующего дивизией вместо оставивших свои посты графа Я. А. Брюса или князя Н. В. Репнина. Однако мысль его скачет, и тут же он почему-то пишет, что купил в праздности 92 души под вексель, что оставил на Кубани экономии более 100 тысяч, что на него пишут пасквили. Но нет, нет – все это мелко, все это не то, что жжет ему сердце. И вот наконец клокочущая в груди лава прорвалась и выплеснулась на бумагу:
«Служу я Милостивый Государь! больше 40 лет и почти 60-ти летний, одно мое желание, чтоб кончить Высочайшую Службу с оружием в руках. Долговременное мое бытие в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках при чистейшем сердце и удалило от познания светских наружностей, препроводя мою жизнь в поле, поздно к ним привыкать.
Наука просветила меня в добродетели; я лгу как Эпаминонд, бегаю как Цесарь, постоянен как Тюренн и праводушен как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств к моим сверстникам, часто неугоден. Не изменил я моего слова ни одному из неприятелей, был щастлив потому, что я повелевал щастьем.
Успокойте дух невинного пред Вами, в чем я на Страшном Божием суде отвечаю, и пожалуйте мне особую команду… Исторгните меня из праздности, но не мните притом, чтоб я чем, хотя малым, Г[рафом] Иваном Петровичем недоволен был, токмо что в роскоши жить не могу. В чужие краи… тоже праздность…» [539]
Закончив письмо, он, наверное, несколько успокоился: груз с души был снят.
Потемкин должен был понять его настроение, он по достоинству мог оценить галерею героев, начерченную суворовским пером: сам человек образованный, Потемкин знал и ценил их, величайших в военном искусстве. Великий Эпаминонд, открывший метод создания ударного «кулака» на фланге боевого порядка, был всегда открыт и правдив, скромен и добродетелен; Гай Юлий Цезарь превосходил всех быстротой своих маршей и внезапностью ударов; маршал Франции, величайший военачальник XVII столетия виконт А. Тюренн д’Овернь, человек необычайной твердости характера и верности, его противник имперский генералиссимус Монтекукколи, узнав о гибели полководца, воскликнул: «Он делалъ честь человеку»; афинянин Аристид, известнейший полководец и государственный муж, был образцом правдивости и бескорыстия; умирая, он не оставил своим дочерям никакого приданого, ибо потратил все свое состояние на нужды дорогого Отечества, оценившего его только после смерти. Да, герой наш был о себе высокого мнения, ибо брал за образец только величайших из героев.
И хотя, казалось бы, он все высказал в письме Потемкину, но совладать до конца со смятенным состоянием своего духа не смог. Вскоре Суворов покинул опостылевший Ундол и под сочельник оказался в глуши новгородских лесов, под Боровичами, в селе Кончанском. Это был его первый приезд сюда. Тут он и встретил наступающий 1785 год. Если бы дано было ему знать, при каких обстоятельствах через тринадцать лет окажется он в Кончанском снова…
