Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [178]

Дух его сразу же переменился, от усталости и печали не осталось и следа, а прохладный день сентябрьский казался ему майским. Он усадил Прево-де-Люмиана за стол и начал диктовать по-французски свои мысли и возможный план операции в Европе. За окном ветерок шевелил еловые ветви, было 5 сентября 1798 г., эскадра Ушакова стояла на Босфоре.

В первой части заметок полководец с высоты птичьего полета орлиным оком охватывает страны антифранцузской коалиции от берегов Ла-Манша до горной Кабарды. Каждой из стран он дает военно-политическую характеристику, как всегда острую и предельно точную. Его рассуждения об Англии и Австрии, Пруссии и Саксонии, Баварии и Ганновере, Турции, Швеции и Персии столь верны и осмысленны, что нельзя не понять, как напряженно следил он по газетам за развитием событий в этом тревожном 1798 году. Болезнь, денежные трудности, глухая тоска и одиночество оторванного от родных и от любимого дела 68-летнего старика – все это смирял он в сердце стальной волей солдата и в любой миг готов был приступить к тому, чему посвятил жизнь.

Главными союзниками видит он Австрийскую империю и Англию. Пруссия, скорее всего, будет враждебна, но Россия и Австрия:

«…легко нападут с 60 000 человек каждая, ежели не будет он[1758] на их стороне или нейтрален» [1759].

Швеция также не страшна, на нее хватит 24 тыс. войска[1760]. О союзе с Турцией он еще не знает и поэтому определяет против нее 60-тысячную армию и Черноморский флот. Но все это задачи побочные. Главное – атака Республики.

«Австрийцы и русские будут действовать против Франции со 100 000 человек каждые…»[1761]

Кто будет во главе? Конечно, он, иначе зачем же посылать в Кончанское? Поэтому диктует он в самом начале свою главную тактическую максиму:

«Обстоятельства меняются как и их оружие, чего не могу я сказать про себя, привержен будучи к холодному оружию…»[1762]

Итак, он собирается возглавить 100-тысячную русскую армию, а если бог даст, то и австрийскую. Как же собирается Суворов воевать? А вот как:

«1. Только наступление.

2) Быстрота в походе, горячность в атаках холодным оружием.

3) Никакой методичности при хорошем глазомере[1763].

4) Полная власть генерал-аншефу.

5) Атаковать и бить противника в открытом поле.

6) Не терять времени на осаду, за исключением, например, Майнца – как основного пункта, иногда действовать обсервационным[1764] корпусом, блокадой, брать скорее крепости штурмом и сразу живой силой, так имеешь меньше потерь[1765].

7) Никогда не распылять силы для сохранения различных пунктов в случае, если противник их минует, это тем лучше, ибо он приближается, чтобы быть битым[1766].

8) Итак, нужен только обсервационный корпус на Страсбург, еще подвижной[1767] на Люксембург, его острие продвинуть с беспрерывными боями до самого Парижа, как главного пункта[1768], не останавливаясь в Лодане, если не считать установления наблюдения за ним при помощи некоторого количества войск, чтобы иметь свободным тыл, но не для отступления, о чем и никогда не надо думать, но для обозов и никогда не следует перегружаться тщетными комбинациями для контр-маршей или так называемых военных хитростей, хороши только лишь для академика (мыслимы лишь только в теории)…»[1769]

Идти от боя к бою, наращивая раз от разу удар, не отвлекаться на попутное, искать генерального сражения, чтобы посредством его достичь главной цели похода – взять неприятельскую столицу и выиграть войну. Здесь полный разрыв со схоластикой, процветавшей в военных и министерских кабинетах Лондона, Берлина и Вены. Здесь тот же принцип, который начинает исповедовать генерал Бонапарт, единственный достойный противник Суворова в Европе, которому насмешница-судьба уготовила весь 1799 год просидеть запертым в Сирии и Египте.

Генерал Прево-де-Люпиан сердечно благодарит фельдмаршала, садится в карету и увозит его мысли в Санкт-Петербург. И снова наступают тишина и неизвестность. Постепенно дух полководца опять омрачается.

Конец сентября приносит новые огорчения. Зять из-за пустячного обстоятельства драки двух служителей шталмейстерского ведомства от службы отставляется и высылается в Москву вместе с Наташей и уже вторым сыном Платоном, родившимся 26 июля. Отношения с Н. А. Зубовым снова запутываются из-за денег и становятся к концу года неприязненными, раздражение переносится даже на ни в чем не повинную дочь[1770]. Смягчается родительское сердце лишь на Рождество[1771]. Одновременно новая забота гложет его сердце – сын Аркадий. Со ссылкой Зубовых в Москву он остается в Петербурге один, отец хлопочет о передаче его на попечение неизменному Д. И. Хвостову, которого теперь начинает закидывать письмами о содержании, обучении и воспитании графа Аркадия, слово в слово напоминающими письма 1791–1793 гг., посвященные тогда Суворочке. Одновременно мучают его безденежье, запутанность расчетов с засевшими в деревнях Кобринского ключа бесчестными офицерами-арендаторами, возобновившиеся к нему финансовые претензии по кампании 1794 г. и доносы на его якобы «нескромное» поведение в Кончанском. Под самое Рождество, 24 декабря 1798 г., вынужден писать граф Рымникский просительное письмо новому генерал-прокурору Правительствующего сената П. В. Лопухину, недавно получившему этот пост и графский титул благодаря прелестям дочери Анны, приглянувшейся государю. Оправдываясь перед этим ловким карьеристом, полководец вынужден писать: