Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [156]

При этом надо отметить, что просил Суворов не за рядовых участников восстания и революции, а за виднейших ее деятелей: граф Игнац Потоцкий – противник России, руководил внешней политикой повстанческого правительства; Т. А. Мостовский – публицист, видный идеолог восстания; А. Капустас – владелец банковской конторы, пожертвовал на варшавское восстание значительные суммы денег, был членом Высшей Рады Народовой от мещан; Ян Килинский – мастер сапожного цеха, один из руководителей восстания 6–7 апреля в Варшаве, член Высшей Рады Народовой от мещан. Все они содержались в заключении, правда, достаточно мягком, до самой кончины Екатерины II. Амнистированы вместе с Т. Костюшко Павлом I. Таковы те, о ком хлопочет Суворов, и тем не менее он строго помнит старинное правило: слово солдата – золотое слово, давши, его надо держать, честь требует.

Однако же не торопитесь, читатель, делать скоропоспешный вывод, что полководец недоволен императрицей: к ней он испытывает истинное благоговение. В письме 5 декабря 1794 г. де Рибасу о производстве в фельдмаршалы он пишет:

«Вы не можете, впрочем, не знать сего. Но – мог ли предполагать? Я сему не поверю до конца дней моих. <…> молебствие, 201 выстрел, Августейшая Монархиня коленопреклоненная; дочери моей самый ласковый прием… хлеб и соль варшавские отведаны, поднесены собственноручно моей дочери; обед, в середине которого я пожалован… плачу; пьют мое здоровье[1511] стоя, 201 выстрел; мне, последнему из слуг господних и Императрицыных, совестно и пересказывать <…> Горчаков[1512], осыпанный милостями, немедленно отправлен с жезлом, боюсь и сказать…»[1513]

По прошествии пятнадцати дней пишет он Г. Р. Державину, стихи которого давно уже родили в душе полководца глубокие дружеские чувства. Они переполняют сердце его, и после первых же приветственных строк Суворов переходит на стихотворный размер, судите сами:

«Милостивый государь Гавриил Романович.

Простите мне, что я на сей раз, чувствуя себя утомленным, не буду вам ответствовать так, как громкий лирик; но в простоте солдатского сердца моего излию чувства души своей:

Царица, севером владея,

Предписывает всем закон;

В деснице жезл судьбы имея,

Вращает сферу без препон,

Она светила возжигает

Она и меркнуть им велит;

Чрез громы гнев свой возвещает,

Чрез тихость благость всем явит.

Героев Росских мощны длани

Ея веленья лишь творят;

Речет – вселенная заплатит дани,

Глагол Ея могуществен и свят!

О вы, Варшавские калифы!

Какую смерть должны приять!

Пред кем дерзнули быть строптивы,

Не должно ль мстить вам и карать?

Ах, сродно ль той прибегнуть к мщенью,

Кто век свой милости творит?

Карать оставит Провиденью;

Сама как солнце возблестит,

Согрея всех лучом щедрот —

Се царь иль Бог… исполненный доброт!

Счастлив вития, могущий достойно воспеть деяния толико мудрого, кроткого, человеколюбивого, сидящего на троне Божества! Вы, имея талант, не косните вступить в сие поприще; слава ожидает Вас. Гомеры, Мароны, Оссианы и все доселе славящиеся витии умолкнут пред вами. Песни Ваши как важностию предмета, равно и красотою искусства возгремят в наипозднейших временах, пленяя сердце… душу… разум…»[1514]

Не торопясь, вдумчиво вчитайтесь еще и еще раз в эти суворовские стихотворные строки. Вчитайтесь – и вы почувствуете, что в них есть то, без чего нет поэзии, – искренность.

Весь Суворов, весь его нравственный склад предстает в этих письмах конца ноября и стихах конца декабря 1794 г. во всей полноте. Он стремителен в поражении неприятеля, милосерден к покорившемуся побежденному, он дает и держит слово, ему совестно, если оно нарушено другими. Он видит несправедливость и мелочную трусость советников императрицы. Но она для него божество всесильное и милосердное, она выше любой критики, ей можно только верно служить. И вот уже без малого полвека он это делает. И достигнув в этом фельдмаршальского звания, Суворов остался простым русским солдатом. Человеком своего времени и человеком на все времена.

Глава восемнадцатая Фельдмаршал

1рошло полтора месяца с тех пор, как была взята Прага Варшавская, уже умиротворена Польша, а на Суворова продолжал литься поток наград. В начале декабря 1794 г. в Варшаву прибыл курьер из Потсдама с письмом от Фридриха Вильгельма II. Король писал:

«Хотя я и уверен, что Вы от щедрот Вашей монархини за отличные ваши заслуги и давно доказанное мужество награждены совершенно и столь же мало желаете других знаков отличия, сколь мало в оных к умножению вашей славы имеете нужды, однако же надеюсь, что вам не неприятно будет принять отсылаемые при сем мои ордена Красного и Большого Черного орла яко памятник непрерывного почитания и отличного уважения, в коем я вас еще уверяю…»[1515]

Императрица 19 декабря утвердила награждение:

«Граф Александр Васильевич. Присланные Вам от Его величества Короля Прусского ордены Черного и Красного орлов принять и возложить на себя я вам позволяю…» [1516]

В конце января 1795 г. император Священной Римской империи германской нации Франц II прислал полководцу свой портрет, украшенный бриллиантами, однако сопровождавшее его письмо вызывает ряд вопросов. Вот оно: