Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [142]
На самом же деле последний был все еще в Риге[1349]. Но всем этим господам подходит характеристика, данная в этом письме Суворовым Салтыкову:
«…здесь никуда не годится, а корчил из себя важного господина и был разоблачен происшедшею переменою…»[1350]
Итак, это было 20 июня, через три недели, 13 июля, 47 тысяч пруссаков во главе с Фридрихом Вильгельмом II подошли к Варшаве с запада, а 16 тысяч русских под руководством генерал-поручика И. Е. фон Ферзена – с востока. Казалось бы, польская столица должна была пасть, но ей на выручку явился Тадеуш Костюшко.
Наконец Репнин выступил из Риги, его передовые отряды взяли столицу Литвы. Но в этот же момент польские летучие отряды перешли границу в Курляндии и заняли Палангу, Митаву и Даугавпилс на фланге и в тылу Репнина. Он остановил продвижение своих войск к Неману и выслал подвижные колонны отрезать польских партизан. Между тем Салтыков, не оповестив Репнина, выслал против них отряды генералов Голицына, Палена, Румянцева 2-го[1351] и Тутолмина. Таким образом, несогласованность действий привела к тому, что войска Репнина совершили бесполезные марш-маневры и потратили на это август и сентябрь[1352]. В разгар этих печальных событий государыня и отправила Суворову письмо, осознав, что полдюжины «паркетных стратегов» не могут заменить одного героя Рымника и Измаила.
Письмо государыни вряд ли уже было получено, когда престарелый фельдмаршал, граф Задунайский, решил, что в сложившейся ситуации надо брать инициативу в собственные руки. Он взял ответственность на себя, послав 7 августа Суворову письмо, изменившее весь ход кампании:
«Милостивый государь мой! Новости из Константинополя и все другое из Турции уверяют нас, по крайней мере на настоящее время, о удержании покоя и мира с сей стороны, и, напротиву, по тем, что мы имеем из Польши и Литвы, становится в свое время ничто значущей неприятель час от часу дерзче и хитрее. Соображая все сии обстоятельства <…> я нахожу быть очень надобным и полезным сделать сильной отворот сему дерзкому неприятелю и так скоро, как возможно, от стороны Бржестя[1353] и Подляского и Троцкого воеводств, дабы чрез то общественные действия с прусскими войсками на Висле[1354] и наших одних в Литве лучше возможно облегчены и к их цели доведены быть могли <…> К сему назначению суть уже действительно два корпуса командированы, состоящие каждый из одного генерал-майора, трех баталионов пехоты, пяти эскадронов кавалерии и двухсот пятидесяти казаков, с четырьмя орудиями полевой артиллерии.
И по моей ревности к лучшему оной, я должен всевещно желать, чтобы Ваше Сиятельство предводительство сих обоих корпусов только на сие время на себя приняли, видя, что ваше имя одно, в предварительное обвещение о вашем походе, подействует в духе неприятеля и тамошних обывателей больше, нежели многие тысячи…»[1355]
Уже из того, как составлено письмо, видно, насколько щекотлива была ситуация и как непросты были взаимоотношения главных руководителей русских войск. Румянцев, прекрасно осведомленный о влиятельности Н. И. Салтыкова и П. А. Зубова при дворе, решился вмешаться, но лишь косвенно, когда салтыковская система руководства войсками выявила свои пороки уже и перед Екатериной II: у него были свои источники информации при дворе. До этого, памятуя, что императрица относится к нему весьма прохладно после его критики в адрес Потемкина во время войны 17871791 гг., фельдмаршал держался очень сдержанно. Но при этом зорко следил за ситуацией. Теперь же, отправляя Суворова, он посчитал нужным дать обзор пассивности турок, чтобы этим «прикрыться», если его инициативой не будут довольны в Царском Селе. Далее он подчиняет Суворову уже посланные для операций в Великом княжестве Литовском два корпуса, но только временно и только для ограниченной цели: отвлечь польские силы от Варшавы, осажденной пруссаками и русскими. Кроме того, ловко вставлен мотив необходимости оказать помощь русским силам в Литве. Стратегически это верно, но можно расценивать и как болезненный укол по самолюбию Репнина, который своими силами там справиться не может. Наконец, помощь прусскому союзнику под Варшавой – стратегически верный ход, и совместными усилиями подавить восстание будет легче, но с другой стороны, «общественные действия с прусскими войсками на Висле» при удачном развитии событий можно будет толковать как указание идти на Вислу, то есть к Варшаве. Если, конечно, у Суворова хватит сообразительности и напористости, а уж в этом фельдмаршал не сомневался.
Если же оставить в стороне «дипломатичность» письма и посмотреть на его содержание с точки зрения военного искусства, то надо признать, что и в 69 лет фельдмаршал сохранил все умение великого полководца. Он верно проанализировал сложившуюся в Османской империи ситуацию и пришел к выводу, что в текущий момент она не может и не будет угрожать России. Он правильно понял, что неумелые действия Салтыкова, Репнина и прочих совокупно с военной бездарностью прусского короля, топчущегося под стенами Варшавы, приведут к дальнейшему затягиванию войны и к прерыванию кампании на зимнее время. Каковы же будут обстоятельства весной 1795 г. для ее продолжения, никто судить не берется, а значит, действовать нужно сейчас же, пока еще на дворе август и пруссаки у стен Варшавы: если уж надо проливать кровь, то пусть она будет не только русская. Действовать надо быстро, а для этого лучше Суворова никого нет. Тем более положение Ферзена, перешедшего на левый берег Вислы для соединения с пруссаками, из-за медлительности Репнина стало шатким, так как Литва все еще не очищена от повстанцев. Появление на театре войны Суворова резко катализирует ход процесса и позволит добиться искомого результата еще до наступления зимы.
