Непечатные пряники - [56]

И только ты закончишь думать эту мысль, как встречные «Жигули» с кировскими или нижегородскими номерами мигнут вам фарами, предупреждая, что за поворотом в кустах притаились ребята в форме и с радаром. Тут уж начинаешь думать о том, какие душевные в провинции водители – всегда предупредят о засаде. И это при том, что видят твои московские номера.

Ну да бог с ними, с водителями. К Ветлуге они не имеют никакого отношения. Правду говоря, я и Писемского вспомнил лишь потому, что свои детские годы писатель провел в Ветлуге, куда его отец был прислан городничим. Впрочем, кто теперь помнит Писемского, который в середине позапрошлого века был едва ли не популярнее Толстого и Достоевского. Теперь его помнят разве что студенты-филологи, да и те вечно путают с Писаревым, о котором и вовсе ничего не знают.

Деревня Шулепниково

Оставим, однако, Писемского и поговорим о самой Ветлуге. История города начинается со второй четверти XVII века, с того самого момента, когда в первый раз в документах была упомянута деревня Шулепниково[99]. Рассуждая в понятиях энтомологии, можно сказать что деревня Шулепниково была личинкой Ветлуги. Куколкой она стала, превратившись в начале восемнадцатого века в село Верхнее Воскресенское (из‐за постройки в нем церкви Воскресения Христова), а уж в бабочку уездного города Ветлуга село превратил указ Екатерины Великой от 5 сентября 1778 года.

Надо сказать, что была у Ветлуги, кроме новой истории, и своя предыстория, и корни этой предыстории или даже протоистории уходят в XIII век, когда на месте современной Ветлуги находился марийский город Юр. Археологи пока не докопались до Юра и даже не договорились между собой о том, где он находился (по одной из версий, Юр находился не на месте современной Ветлуги, а рядом, на берегу притока Ветлуги – Юрьевки), и потому можно, не опасаясь никаких возражений, воображать себе Юр белокаменным, богатым и процветающим. Тем более что через Юр проходил торговый сухопутно-водный путь из Северной Двины на Волгу и сухопутный – Галицкий тракт, который шел из костромских земель в марийские. С галицкими князьями и стали воевать ветлужские марийские князья за место под солнцем, а точнее, у дороги. Так успешно воевали, что умудрились в XIV веке, правда, не без помощи татар, разбить галицкого князя Андрея Федоровича. Через сто лет, в середине XV века, маятник качнулся в другую сторону, и галицкие князья, действуя уже не сами по себе, а по наущению Ивана Третьего, разбили войско марийцев. Город Юр был галичанами сожжен дотла и разрушен.

Несколько десятилетий на месте Юра не было ничего, а потом, мало-помалу, сюда стали приходить и оседать русские переселенцы.

Новорожденная Ветлуга была очень мала – всего восемьдесят две души мужеского пола. Если бы не настойчивость костромского генерал-губернатора Мельгунова, купившего еще село Верхнее Воскресенское за восемь тысяч шестьсот рублей серебром вместе с домами, мужиками, бабами, бабками, дедками, внучками, жучками, кошками и мышками в подполах, а потом подарившего его императрице, то, может статься, никакой Ветлуги бы и не было.

В народе, понятное дело, бытует своя версия происхождения города. В этой версии никакого Мельгунова нет, а есть жители села Верхнее Воскресенское, которым очень хотелось стать горожанами. Собрали они делегацию и поехали в город Санкт-Петербург бить челом государыне. До нее они не дошли, а дошли до князя Потемкина. Их сиятельства посмотрели на будущих ветлужан, на их бороды, в которых торчали соломинки, на их домотканые армяки, зипуны, кушаки, портянки и лапти и сказали, что просьбе помочь могут, но только в том случае, если мужики в том виде, в котором они приехали, спляшут перед царицей. Мужики недолго думая согласились, тем более что другого вида у них все равно не было. Императрица, глядя на танцующих ветлужан, смеялась до слез. Как она слезы-то отерла – так сразу и подписала указ об основании города Ветлуги, а Потемкину вечером за ужином сказала – пусть и еще приезжают. Может, им еще какой город… Ветлужане, однако, более в столицу не приезжали. Одного города им хватило. С тех самых пор и пошло гулять в народе присловье, что ветлужские лапотники выплясали Ветлугу. Легенда, конечно, несуразная, но уж какая есть. Вот только… Предложи сейчас кто ветлужанам поехать в Москву, чтобы выплясать, к примеру, проведение газа в Ветлугу, – они бы ни секунды не думали. И лапти бы сплели. Да только перед нынешними властями хоть в каком виде пляши…

Соймы и беляны

Как бы там ни было, а Ветлуга стала жить простой и немудреной жизнью захолустного уездного города в бог знает какой глуши. Бог знает какая глушь в те времена была вся в дремучих лесах, а потому все ветлужские промыслы были так или иначе с ними связаны. Охотники добывали пушнину, углежоги – древесный уголь, бабы и детишки, остерегаясь медведей[100], собирали грибы и ягоды, смолокуры курили деготь, бондари делали бочки, а самые храбрые отнимали у лесных пчел мед. Более всего, однако, было тех, кто рубил лес и сплавлял его по Ветлуге до места ее впадения в Волгу. Рубить лес начинали еще зимой, а по весне его вязали ветками деревьев в тяжелые многослойные плоты – соймы или строили циклопических размеров корабли – беляны, длина которых доходила до ста метров. Сплавлять все эти многочисленные плоты и беляны надо было во время половодья – по высокой воде. По извилистой, местами стремительной весенней Ветлуге делать это было ох как непросто. Плоты в узких местах сталкивались, связки бревен распадались, плотоводы и бурлаки, выясняя, кто первым должен пройти, дрались и ругались такими словами, что краснели под корягами даже глухие, как пень, сомы и проплывавшие мимо щуки с карасями, а уж они-то от рыбаков и бакенщиков чего только не слыхали. Потеря одной беляны могла вконец разорить местного лесопромышленника средней руки, и потому так ценились на Ветлуге лоцманы-плотоводы. Если обычный бурлак в середине XIX века за работу на плоту или беляне получал от семи до двенадцати рублей, то лоцман – от двухсот до трехсот. С течением времени вместо огромных рулевых весел придумали систему специальных многопудовых чугунных грузов – лотов, которыми обвешивали со всех сторон беляны и соймы. Во время сплава при помощи воротов одни лоты поднимали, а другие опускали, чтобы не дать беляне отклониться от фарватера. Сказать, что это была тяжелая работа, – значит не сказать ничего. Вес лота мог достигать двух-трех сотен пудов. Поднимать и опускать их надо было как в фортепьянных пьесах Шумана – быстро, как только возможно, и еще быстрее. Веревки на воротах перетирались, и внезапно раскрутившийся ворот мог переломать руки и ноги бурлаку, а то и зашибить насмерть. Приближающуюся беляну или сойму можно было услышать за версту, и даже не за одну – так шумели, кричали и ругались между собой бурлаки во время работы.