Неожиданные люди - [53]

Однажды, когда Валерка, живший в общежитии, побежал при Вадике менять постельное белье, тот от нечего делать увязался за ним и, спустившись в подвал, в бельевую, удивленно встрепенулся: на стеллажах сверкали белизною стопы простыней, полотенец и наволочек, источавших вокруг знакомый с детства аромат свежевыстиранного, наутюженного белья, а в центре этого благоухающего свежестью белого царства священнодействовала запеленатая в накрахмаленный халат, пухленькая, черноглазая женщина лет тридцати, с ямочками на щеках и с такими же ямочками на полных локтях, непрерывно двигавшихся вслед за руками, занятыми приемкой и выдачей белья. Работая, она лукаво улыбалась и слегка острила по адресу студентов, толпящихся перед стойкой: и тут, уже обслужив Валерку, она вдруг заметила праздно рядом стоящего Вадика и неожиданно спросила, весело блеснув глазами: «А ваше белье, молодой человек?» — «Сейчас, разденусь, сниму», — быстро нашелся Вадим, и все рассмеялись. «А она ничего», — как бы вскользь заметил Вадик, когда они с чистым бельем под мышкой поднимались наверх. «А, старуха уже», — вяло отмахнулся Валерка и добавил кое-что еще, нелестное для нее. Но Вадику было плевать, что говорят о кастелянше: она ему приглянулась, и он решился… В тот же вечер, к концу работы бельевой, он снова появился перед Аллой, собиравшейся уже домой, и, улыбнувшись ей улыбкой сообщника, серьезно сказал: «Молодой холостяк просит вас проконсультировать его при покупке постельного белья». — «И этот холостяк, конечно, вы?» — спросила она, слегка поиграв глазами. «А что, не очень подходящий?» — тоже поиграл глазами Вадик. «Смотря в какой магазин вы идете за покупкой», — сказала кастелянша, грудью оттесняя Вадика за дверь и запирая ее. «В универмаг, конечно. Ведь другие магазины уже закрыты», — продолжал в том же духе Вадик и повел ее к пристани, в кафе-поплавок «Волна» (наступил уже июнь, и было тепло). Вадик заказал шампанского и мороженое-ассорти, потому что слышал от старших товарищей: если женщину хорошо угостить, она уже чувствует себя обязанной… Из кафе они направились в кино, и, выбрав удачную минуту, он взял ее ладонь в свою; она не возражала: ведь в зале было темно. Тогда, следуя совету старших, он положил свою ладонь ей на колено и сначала робко, а потом уверенней стал поглаживать: она не возражала, до определенных пределов, разумеется. Потом он пошел ее провожать. Она жила одна, в каморке коммунальной квартиры на Набережной. Со всеми предосторожностями, на цыпочках, чтобы не побеспокоить соседей, она провела его к себе в каморку, заварила чай, приправленный мятой. Они попили чаю с ликером и тихонько легли на единственную в каморке кровать. С тех пор он стал приходить к ней, раз в одну-две недели: это было удобно, приятно и совершенно безопасно, для Вадика, по крайней мере… Прошлое Аллы его не волновало, и он ни о чем ее не расспрашивал, но кое-что она рассказала сама: с мужем развелась: «крепко зашибал да еще хулиганил»… замуж больше выходить не собирается: хочет пожить в свое удовольствие… «Только ты не думай, — сказала она, может быть, для очистки совести, — что я с любым бы пошла с первого зова, как с тобой… Понравился ты мне, вот и пошла. — И добавила с удивленной улыбкой: — Голос у тебя какой-то особенный, так в душу и лезет…» Когда она ему наскучила, он ее оставил без всяких объяснений. Как раз в ту пору он приметил объект поинтересней кастелянши: аспирантку кафедры архитектуры Жанну Дмитриевну, только что вселившуюся в комнату напротив казанчеевской. На лицо она была некрасива: большеносая, с бесцветно-водянистыми глазами навыкате, но Вадик меньше всего обращал внимание на «вывеску»: с первых же минут знакомства (состоявшегося в комнате Казанчеева, куда она забежала попросить палочку китайской туши) его потрясла фигура Жанны Дмитриевны (облаченная в тонкий облегающий костюм благородно-песочного цвета): таких идеальных пропорций женского тела, такого изящества стати, походки он не видал ни разу в жизни; к тому же она была всего на шесть лет старше Вадика. Очередной выбор был сделан: он вызвался помочь Жанне Дмитриевне в графических работах и, стоя с ней бок о бок за кульманом, довольно быстро преуспел в своем намерении… Эта связь продолжалась (с перерывами на летнюю практику) почти три года, пока не кончился срок пребывания Жанны в аспирантуре и, благодаря строгой конспирации с обеих сторон, осталась тайной для окружающих. Она уехала по назначению в Казань, уехала с разбитым сердцем, искренне привязавшись к «маленькому Вадику», расставшемуся с ней хотя и с некоторой грустью, но без особенного сожаления: он был уже весь в ожидании новой жизни и готовился к ней… Жанну Дмитриевну он покорил прежде всего откровенно мужским вниманием к ней, чем она, как дурнушка, никогда не была избалована, но гипнотизм его голоса сыграл и здесь не последнюю роль.

…Коротко сказать, когда Вадим, в преддверии пятого, последнего, курса, взвешивал свои возможности выбраться в молодежные лидеры, он посчитал, что перечисленные выше «минусы» его — невзрачная внешность, скрытность характера и отсутствие ораторских способностей — не могут быть большим препятствием в замысленном, поскольку эти минусы перекрываются, по крайней мере, двумя существенными «плюсами» — всеми признанной демократичностью и особыми, умиротворяющими свойствами голоса, бывшими, как он сам полагал, проявлением некоторого гипнотизма его натуры. Обладал ли он хоть малой толикой гипнотизма в строгом смысле этого слова, сказать затруднительно, но одно несомненно: когда, еще на первом курсе, Вадика избрали в комсомольское бюро, то он хотя и не снискал особенной любви у молодежи, но авторитет имел — как парень деловой, сдержанный на болтовню (он вел идеологический сектор) и великий мастер улаживать самые каверзные конфликты. Так что шансов было у него вполне достаточно, чтобы толкнуть свою кандидатуру в комсомольское бюро; нужно было только отыскать хороший, убедительный предлог для этого. В прошлый раз, когда первокурснику Вадиму нужно было, для получения повышенной стипендии, попасть в комсомольские вожаки, он это сделал просто: взял слово на предвыборном собрании и выступил с коротким, дельным предложением: «А почему бы нам рядом с Красной доской Почета не повесить черную доску — для сачков и двоечников?» — зал ему ответил взрывом аплодисментов, и этого оказалось достаточно, чтобы при выдвижении в бюро назвали его имя. Однако во второй раз на подобный номер рассчитывать не приходилось: ребята повзрослели за четыре года жизни и на мякине их не провести. Вот почему Вадим так тщательно готовился к собранию, взвешивая свои «за» и «против» и обдумывая тему, которой можно так заявить себя с трибуны, чтобы попасть в бюро наверняка… И вдруг, буквально за несколько дней до собрания, когда необходимая идея почти уже сварилась в голове Вадима (он хотел призвать к крестовому походу против студенческих «стиляг», в подражание западной молодежи, рядившейся в те годы в кричаще-яркие одежды), глупая, досадная случайность смешала все его карты.