Неожиданные люди - [48]

Вадик, еще малявкой-дошколятником, слыл среди мальчишек и девчонок драчуном, и драчуном коварным: когда его желанию первенствовать в дворовых играх препятствовал какой-нибудь мальчишка хотя бы чуть слабее его самого (с теми, кто сильнее, он никогда не связывался), Вадик бросался на соперника и, отлупив его, сам первый бежал домой, чтобы, хныча, растирая кулаком сухие, неплачущие глаза, пожаловаться маме, что его побили; и когда вбегала с жалобой на драчуна мать побитого мальчишки, Анна Александровна горой вставала за сына, слепо убежденная в его невинности… Но положение Вадика в корне поменялось, как только он пошел учиться в школу. В классе он оказался самым низкорослым и самым слабосильным — предлог достаточный, чтобы из обидчика превратиться в обиженного. Верно, в обиженных ходить ему пришлось недолго: его усидчивость и прилежание скоро принесли свои плоды: он был отмечен как первый ученик и взят под покровительство классного руководителя, Зои Митрофановны, которая, с началом нового учебного года, рекомендовала Вадика старостой класса; староста же, среди зависимых своих товарищей, пользовался правом неприкосновенности. Первенство в классе доставляло Вадику тайное удовлетворение (именно тайное, так как у него было достаточно ума, чтоб внешне не выказывать тщеславия, то есть, выражаясь школьным лексиконом, «задавакой» он не был), но первенство в роли старосты имело и другое, вещественное преимущество: ему перепадало кое-что сверх нормы из школьных завтраков — так назывались ломтики хлеба, иногда еще присыпанные увлажненным сахарным песком, которые в голодные военные годы раздавали всем присутствующим в школе, а поскольку на занятия являлись далеко не все, то остатки завтраков Зоя Митрофановна делила поровну между собой и Вадиком… И все же он не чувствовал себя вполне уверенным: ведь его, недоростка-слабака, окажись он только вне стен родного класса, мог обидеть любой хулиганистый мальчишка, единственно только за то, что внешний облик Вадика, всегда аккуратно одетого и с умным, серьезным лицом, подходил под понятие «пай-мальчик», и его, случалось, поколачивали вплоть до перехода в пятый класс, когда он начинал водиться с хеврой, но не был ею признан, ибо снискать ее расположение можно было, лишь обладая качествами, которых у Вадима не было, — грубой физической силой и отчаянностью. Именно тогда он и пришел к решительному выводу, что должен выучиться драться. В том, что это возможно, щуплому, малосильному пацану, как он, одерживать верх даже над рослым противником — а то и двумя, тремя одновременно, — убедил его наглядный случай…

Однажды трое пацанов из хевры Рыпы нос к носу столкнулись возле дома Вадика с Яшкой-Молотком, новым главарем давнишних своих соперников за владение улицей, где «обитали» обе хевры (только в разных ее концах), и Вадик, выскочивший из своих ворот к началу драки, стал свидетелем расправы одного с тремя. Трое, долговязый Кляча и братаны Поляковы, оба плотные, кряжистые, как взрослые мужики, накинулись на Яшку неожиданно, взяв его в кольцо. Но Яшка-Молоток не растерялся: худой и низкорослый, он резво отскочил назад, спиной поближе к стенке дома — чтобы его не навернули чем-нибудь «по кумполу», догадался в ту минуту Вадик, — и крикнув: «А ну, кто первый?! Налетай!» — выставил вперед сжатые кулаки, казавшиеся крошечными в сравнении с кулачищами Поляковых и Клячи. Первым налетел на Яшку долговязый Кляча и получил такой удар ногой в живот, что до конца недолгой драки провалялся, скорчившись, на тротуаре. Тогда на Яшку кинулись братаны Поляковы и замолотили в направлении его увертливой физиономии крепкими, как гири, кулаками, но чаще всего — мимо. Яшка-Молоток, сопя, им отвечал частыми, как град, ударами своих кулачков и редкими, но мощными ударами ног, то правой, то левой; ноги у него работали как рычаги отлаженной машины, и когда один такой удар вдруг угодил младшему брату в коленную чашечку, тот брыкнулся на тротуар и заскулил от боли; старший Поляков хотел было поймать Яшкину ногу, и в тот же миг Яшка так звезданул ему в глаз кулаком, что Поляков отлетел шагов на пять и, схватившись за глаз, зашатался, как ванька-встанька… И только тут, когда у Яшки ноги отдыхали от работы, Вадик вдруг заметил, что тот обут в твердые футбольные бутсы… «Салаги вы», — негромким, распаленным голосом сказал Молоток и, утирая из-под носа кровь, пошел своей дорогой. Вслед ему грозили, матерились, а Кляча, очухавшись, даже швырнул в него камнем, но Яшка-Молоток не обернулся. Тогда сорвали злость на Вадике. «А ты, менда, стоял и зенки таращил?! Не мог, что ли, под ноги Молотку подкатиться?!» — с угрозой процедил ему сквозь зубы младший Поляков, а Кляча, молча развернувшись, врезал Вадику под зад ногой… Но это уже был едва ли не последний случай физического унижения Вадима…

На следующий день, разбив бутылку из-под шампанского и собрав накопленные в ней деньги, Вадик побежал по магазинам и вернулся с парой новеньких, блестящих бутс и с тяжелой, лоснящейся хромовой кожей «грушей». «Грушу» он подвесил в коридоре к потолку и, убедив домашних, что эти упражнения ему необходимы как будущему марафонцу-бегуну, начал рьяно тренироваться, то есть из последних сил пинать ногами в бутсах (а заодно и кулаками) твердую, как скат автомобиля, «грушу». Через месяц тренировки, которой Вадик отдавал каждую свободную минуту, он, оценив свои отвердевшие мышцы, вышел на улицу. Ему повезло: в тот день хевра Рыпы сходилась на соседнем пустыре помериться силой с хеврой Яшки-Молотка, и Вадика, когда он дал пощупать всем желающим мускулатуру своих ног и рук, решили — правда, не без разногласий — взять с собой на пробу.