Неоязычество на просторах Евразии - [35]

Непосредственно содержание диевтурибы заключается в обучении тому, как человеку следует «проживать свой век» (ka muzs jādzīvo), чтобы не испортить себя и не опротиветь Диевсу (Богу). Одним из важнейших элементов является знание, в частности знание того, каким образом «на этом свете» делается человек «того света» (kā šajā pasaulē tiek darināts viņpasaulēs cilvēks) и как здесь закладываются основы будущей жизни.

Народная мудрость, содержащая божественное откровение (dievestība), воплощена во всем образе народной жизни, в фольклорных текстах, поверьях, обычаях, в комплексе народных знаний. В латышской культуре Брастыньш справедливо отдает предпочтение народным песням (дайнам). Это действительно уникальное этнокультурное достояние латышей, содержащее большой пласт архаических индоевропейских мифопоэтических представлений[189]. Чрезвычайный интерес представляют языковые, композиционные особенности латышских народных песен, специфика бытования, сюжеты, вариации тем.

Священный пантеон

В латышском фольклоре, как и в любом другом, невозможно выявить какую-либо однозначную и удовлетворительную для всех случаев классификацию сюжетов и мифологических образов (персонажей). На латышскую культуру влияли разные языковые модели – балтийская (восходящая к индоевропейской, генетически связанная со славянской, германской и др.), прибалтийско-финская (восходящая к финно-угорской и уральской). Немалую роль сыграли и заимствования из культур соседних стран (скандинавских, славянских, возможно, есть и иные элементы).

Обратим внимание, что Брастыньш постоянно подчеркивает «нехристианский» характер латышского «божественного откровения». И все же «родовая принадлежность» автора к кругу христианских понятий, мотивов, идей прослеживается достаточно четко. Пытаясь опровергнуть тот или иной тезис, который Брастыньш полагает важнейшим для христианской религии, он уже расписывается в своей связи с ней. Созданная же религиозно-культовая система – диевтуриба – то и дело предстает перед нами как латышское язычество, увиденное в искаженном зеркале христианства. Одно из важных его положений – представление о том, что христианство неглубоко проникло в среду латышей. Почему? Среди многих причин главная заключается в насильственном и поверхностном характере введения этой религии. История христианства в Латвии – во многом история государственных учреждений и аппаратов управления, а не веры и мысли. Но религиозные переживания, – рассуждают диевтуры, – для латыша всегда были связаны с добром и радостью, светлым началом. Осознание зла и греха, свойственное «авраамическим» религиям, всегда было чуждо латышам. Кроме того, «в отличие от христианства, ориентированного на теологию, для латышской религиозной жизни важны практика и мораль». Именно на этой основе диевтуры и начали свое религиозное строительство.

Э. Брастыньш поставил задачей создать единый латышский религиозный культ (что вообще не свойственно самостоятельному развитию народной культуры), достаточно определенный (для чего он нередко видоизменял фольклорные тексты по своему усмотрению), но и способный аккумулировать – по мере необходимости – новые факты. Для этого была создана иерархия божеств.

Dievs – центральная фигура в теологии диевтуров[190]. Брастыньш определял диевтурибу как «благоговение перед Диевсом (Богом) и исполнение этических норм и культа». В первом своем сборнике латышских народных песен, а позднее и в «Церокслисе», Э. Брастыньш подчеркивает, что латыши «имели» (turējuši) одного Бога, то есть почитали, служили одному единственному Диевсу. Важным для диевтуров было то, что Диевс в латышском фольклоре – имя собственное, а не нарицательное (это положение оспаривается рядом латвийских фольклористов). Следовательно, – полагает Брастыньш, – латышская религия монотеистична.

Общим местом всех диевтуров является противопоставление иудейского и христианского Бога – «ужасного судьи», часто гневающегося на людей, посылающего им и добро, и зло, и латышского «Боженьки» (Диевиньша), известного как Небесный Отец, который не осуждает своих детей, но помогает им, охраняет их. «Латышского Диевса иногда можно встретить на земле как маленького человечка в сером одеянии, чаще всего как беднячка. Он могуществен, мудр, открыт для всякого и вечно добр. Диевс – для всех охранитель, помощник и милосердный, всех наставляет на путь»[191].

Диевс (Бог) полагается всеобщим началом, истоком, организатором, основой «древнего латышского божественного откровения» (dievestība). В иерархическом подчинении ему находятся богини Лайма и Мара: они выступают как его «проявления» и, максимально приближенные к нему, соединяют его с остальным миром. Его постоянный эпитет – «Небесный Отец» (Debess Tevs); по Э. Брастыньшу, он – высший духовный смысл латышской культуры, ее сознание и мысль (padoms un doma).

Диевс – всеобщий породитель и повелитель (laidējs), но непосредственно от него проистекает только добро: «Диевс в латышском понимании – податель закона высшей добродетели, представитель всего наилучшего» (Ц, 14). Он невидим и неслышим.