Неотвратимость - [20]
Распахивались окна, затянутые марлей, слышался звон посуды, детский щебет — у малышей начался завтрак. Петр Федорович оперся покрепче, качнулся вперед и трудно встал.
— Нет, нет, — отстранил руки Извольского.
Ноги держали неважно, дрожали. Нельзя, нельзя падать на виду у Извольского! Петр Федорович пошел. Позади шуршал песок — Извольский идет следом, обдумывает новые доводы. Доктор остановился.
— Скажите, сын похож на вас?
— Да, очень. А что?
— Я так и думал. Прощайте.
У калитки воспитательница в белом халате разговаривала с молодым мужчиной, очевидно, родителем ее подопечного малыша. Родитель слушал, озабоченно морщил лоб. Увидя Петра Федоровича, женщина смолкла на полуслове.
— Вам нехорошо? Вы чей дедушка?
«Ничьим дедушкой мне уже не быть…» — промелькнуло в голове у доктора. Мужчина быстро глянул на часы и шагнул к Петру Федоровичу:
— Проводить вас? Где вы живете?
— Тут, рядом. Спасибо, дойду потихоньку, мне уже лучше.
11
Главврач перечитал заявление еще раз. Пожал плечами.
— На что вам неделя отпуска без содержания, Петр Федорович? Вы ж и так на больничном.
— Мне нужно съездить в Захарьевку. Если я способен ехать куда-то по личным делам, значит, уже не больной. А с больничного прошу выписать.
— Вот уж это не наше с вами дело, пусть решает лечащий врач. И потом, зачем вам в Захарьевку? Петр Федорович, я решительно против! Не в таком вы состоянии, чтоб отпустить вас трястись в автобусе, по жаре, два с лишним часа. Нет-нет.
— Не в автобусе. В машине поеду.
— В какой?
— Не знаю. «Волга», кажется.
— Не увиливайте. Чья «Волга»? Такси?
— Заводская. Ельников, директор завода, прислал. В ней удобно.
— Ельников? Вот как! А позвольте спросить, какие у вас личные дела в Захарьевке? Впрочем, если не хотите говорить…
Петр Федорович вынул чистый, аккуратно свернутый платок, расправил, вытер потный лоб, сложил опять, сунул в карман. Главврач смотрел то на него, то в окно: у больничного подъезда действительно стояла «Волга», и шофер драил тряпочкой ветровое стекло. Вот же беспокойный человек этот доктор Алексеев — едва поднялся, и опять у него хлопоты, личные дела, которые, конечно же, и для других предназначены…
— Дело в том, что…
— Нет, Петр Федорович, если сугубо личное, не говорите.
— Вам скажу. Только, пока дело не завершено, не разглашайте, ладно? Дело в том, что в Захарьевке детский дом…
— Да. Так что же?.. Черт возьми! Вы намерены?..
— Намерен. А что вас удивило?
— Да вы с ума сошли? Простите… Но как же вы станете воспитывать…
— Как и сына воспитывал.
— Я не в том смысле. Нет никакого сомнения, что вы воспитаете настоящего человека, во всех отношениях настоящего. Но не сейчас же, когда сами…
— А когда? У меня времени впереди не так много, как хотелось бы. Будет сын — будет и здоровью смысл, ноги сами забегают. Пожалуйста, не отговаривайте.
— Не отговариваю. Не первый год с вами работаю: вы надумали, так о чем теперь и толковать. Но заявление ваше не подпишу, больничный не закрою. Езжайте так, удивительный вы человек. Да не поехать ли с вами из женщин кому-нибудь? Старшая сестра из терапии, Марта Андреевна, она многодетная, разбирается. Сами разберетесь? Хорошо, хорошо, не настаиваю. Ах, черт возьми, надо же! Простите… Ну, с богом, как раньше говорилось…
Так получилось. Повесть
1.
Залик был маленький, всего шесть или семь рядов стульев, но все равно много осталось свободных мест; время рабочее, да и дело слушалось обыкновенное, не так уж чтобы очень интересное. Никто никого не убил, тыщи не украли. По пьянке история — эка невидаль.
У входа сидели какие-то четыре тетки в плюшевых кацавейках, слушали, вытянув шеи, шептались громко. Если кто входил и садился с краю, объясняли, что к чему:
— …Тот ему говорит, который трезвый-то, зачем, говорит, скандалите и выражаетесь при всех, а этот с пьяных-то шар его отверткой… В больнице еле оклемался.
И бесцеремонно тыкали пальцем в сторону Марии:
— А то жена евонная. Кажись, бабочка аккуратная и из себя ничего, а с таким дураком живет. Я бы на ее месте…
Мария слышала и опускала глаза, как будто в самом деле виновата она, что живет с мужем. Ну как они так рассуждают? Ведь не для того выходила замуж, чтоб расходиться. Или в самом деле виновата?
На передних рядах сидели опрошенные свидетели, очевидцы преступления. Две соседки из их дома. Из автобазы, где работал Григорий, товарищи не пришли— то ли некогда, то ли не захотели. Но все-таки там «отреагировали» — прислали в суд характеристику и общественного защитника.
Судья, немолодая, приятная такая на вид женщина, вела дело толково и ровно, вопросы подсудимому задавала без строгости, вроде бы даже жалела его.
— Вот увидите, она его отпустит на все четыре стороны, — сказали тетки.
Подсудимый Григорий Шабанов ни в чем не запирался. Только когда спрашивали о причине его поступка, у подсудимого срывался голос, поникала стриженая голова, он с трудом выдавливал слова:
— Ну, пьяным я был… А этот, ну, потерпевший, стал что-то мне говорить…
— Так, вы были пьяны. И не помните, как ударили человека отверткой?
— Да, отверткой… Был пьяный…
— Почему отвертка оказалась в кармане ватника? Всегда ее носите с собой?
