Неостывшая память - [63]

Мрачную атмосферу разряжал Михаил Дудин. Каждый день он появлялся в Лениздате, обходил многие кабинеты, убеждал начальников, что книга Горбовского – прекрасная, талантливая, что благодаря именно таким книгам Лениздат превращается из весьма заурядного провинциального издательства в настоящее, первоклассное, что шумиха пройдет, что Друяна надо поддержать. В моем экземпляре «Тишины» сохранился прямоугольник плотной бумаги, на котором четким дудинским почерком написано:

Сплетни кончится туман,

И судьбы велением

Будет классиком Друян,

А Горбовский – гением.

М. Д.

28.3.68.

А вот еще один его автограф:

Нет человека без изъяна.

И, свято искренность любя,

Вы не смотрите на Друяна,

А посмотрите на себя.

Настойчиво и весело Михаил Александрович создавал, если можно так сказать, положительное общественное мнение вокруг книги Горбовского.

…В середине мая на «Красной стреле» отправились в Москву «на ковер» директор Лениздата Л. В. Попов, главный редактор Д. Т. Хренков и я. Нас сопровождали большие партийные чиновники из Смольного: заведующий отделом пропаганды и агитации ОК КПСС Е. Я. Зазерский, его коллега из Горкома Ю. П. Смирнов, а также заведующая сектором печати Обкома В. Г. Пронина. Это было очень дурным знаком. Тут даже мой сторонник (а впоследствии многолетний друг) Дмитрий Терентьевич Хренков в коридоре вагона тихо сказал мне, что дело – дрянь и ему вряд ли удастся защитить меня и, значит, сохранить в Лениздате. Большие же начальники смотрели на меня как на случайного попутчика. Признаюсь, настроение было хуже некуда, ночью почти не сомкнул глаз.

Утром в Комитете по печати заместитель председателя В. К. Грудинин за час до заседания пригласил в свой кабинет Л. В. Попова, Д. Т. Хренкова и меня. Он сказал, что ситуация серьезная, «сигнал» из Ленинграда попал на стол секретаря ЦК, который приказал Комитету по печати разобраться и примерно наказать виновных. «Однако, – улыбнулся Василий Константинович, – считайте, что вам сильно повезло: коллегию сегодня буду вести я, а не председатель комитета. Я как-никак старый ленинградец, в блокаду был начальником военного отдела «Ленинградской правды». Может, удастся хоть немного спустить дело на тормозах. А вы, – обратился он ко мне строго, – на коллегии сидите тихо, не возмущайтесь и ни в коем случае не возражайте никому, даже если услышите такое, что никогда досель не слыхивали!»

В просторном красивом лепном зале, куда мы вошли, за длиннющим столом сидели члены коллегии. Мне они почти все показались на одно лицо: благообразные сытые физиономии, одинаковые розовые лысины и – глаза, недоброжелательные, уставленные на меня глаза. Долго зачитывали справку «О сборнике стихов «Тишина» Глеба Горбовского» (копию этой шестистраничной справки я сохранил в своем архиве). Не могу не процитировать кое-что из этого жуткого по тем временам документа:

«Все содержание этой книги находится в вопиющем противоречии с идейными, моральными и художественными критериями нашего общества.

Лирический герой Горбовского, живущий «особняком», дни которого идут «мимо жизни», озлоблен на все на свете…

Оторванность от жизни, одиночество сочетаются в лирическом герое Горбовского не только со злостью, но и с мистикой и предельно циничным нигилизмом…

Этот «злой, вечерний и одинокий человек» охотно делится с читателем своими «помрачениями», а редактор книги Б. Г. Друян млеет от восторга при виде мрачно-мистических строк…

Лирическому герою видятся ходячие, бродячие покойники…

Герою книги видятся гигантские пожары, которыми объята вся планета…

Картины сплошного ужаса изображены в стихотворении «Я тоже падал глазами в землю», причем не понять – то ли война описывается в нем, то ли 1937 год…

В лирические «помрачения» в связи с этим врываются мотивы, которые представляют интерес лишь для психиатров. Вот стихотворение, в котором законченно выражена мания преследования:

Человек за моею спиною.

Он идет уже долго за мною.

Я меняю маршруты,

плутаю,

в магазины и в бани

влетаю;

серой мышью ныряю

в метро я,

а за мной уже топают

трое.

Покупаю в киоске газету,

не курю, а жую сигарету,

из вчера выбегаю в сегодня,

а за мной уже – целая сотня.

Я стараюсь от них отвертеться.

Я решаюсь на пляже

Раздеться.

Накрываюсь газетой…

И что же?

Их такое количество – боже! —

что, сутуля покорные плечи,

я тихонько иду им навстречу.

Такова, по Горбовскому, обобщенная картина нашего общества. Всякая мысль о жизни в этом обществе лирическому герою книги кажется несносной…

Он повсюду ощущает всеобщий холод…

Впрочем, в неприятии жизни лирический герой винит не себя, а эпоху: «Тарахтит за окнами эпоха, и не мне, а нужно ей помочь…»

К какому бы явлению советской действительности ни обращался поэт, все вызывает в нем крайний скепсис, глухое раздражение, злую ухмылку…

В стихах, посвященных любви, немало цинизма (см. стихотворения «Прощается женщина с мужем», «Зал ожидания» и др.).

Книжка засорена всякого рода жаргонными пошловатыми словечками, заумью, стихами без мысли и высоких чувств…

В целом сборник «Тишина» является патологическим явлением в литературе. В нем содержится низкопробная пошлость и клевета на советскую действительность.