Неостывшая память - [42]

В знаменитой тогда стенной газете «Филолог» мы все с восторгом прочитали стихотворение нашего товарища Яши Гордина, посвященное Пастернаку. Особенно впечатляли заключительные строки:

Ушел человек, но осталась дорога

Сквозь горы, леса и года.

И только лишь ветру дозволено трогать

Следы, уходящие вдаль.

Я выйду из дому не рано, не поздно,

Пойду сквозь дурманящий лес,

И будут дробить диковатые сосны

Прозрачную твердость небес.

Увидев следы, я помедлю немного,

Поправлю заплечный мешок.

Ушел человек, но осталась дорога,

Дорога, которой он шел.

Факультетское руководство всполошилось и рассердилось не на шутку. Яша был на грани исключения из университета. Мы узнали, что инициатором этой показательной акции был почитаемый нами Евгений Иванович Наумов. Решено было в неофициальной обстановке попробовать убедить его не делать этого позорного шага. Не откладывая, мы напросились к нашему руководителю в гости. В назначенный час Лёня Левинский, Саша Лущик, Юра Мунтянов и я позвонили в квартиру на улице Халтурина.

Хозяин встретил нас радушно, но взгляд его был непривычно оценивающим, настороженным. Мы расположились за большим обеденным столом. Домработница Валентина наполнила чашки ароматным чаем и сразу же внесла большое блюдо горячих жареных пирожков. Я был по обыкновению голоден и немедля затолкал в рот половину пирожка. Он оказался настолько раскаленным, что прожевать его было немыслимо. Немыслимо было и выплюнуть жуткий комок в такой полуофициальной обстановке. Чтобы как-то потушить пожар во рту, сделал глоток из чашки. Но чай оказался столь же горячим, что и пирожок. И все же я заставил себя судорожно проглотить адскую смесь. Друзья потом рассказывали, что глаза мои при этом бешено вращались. Кончилось тем, что все дружно рассмеялись, видя мое мученье. Это разрядило атмосферу неловкости. Евгений Иванович хвалил Валентину за пирожки и вообще за все, что она делала в его доме, рассказал, что она родом из деревни на Псковщине, в семье Наумовых она давно уже стала своей, родной, знает великое множество деревенских частушек, присловий, прибауток.

Саша Лущик был тоже из деревенских. Он тут же вступил в разговор. Постепенно наладилась общая беседа. Об учебе, о стихах, о времени. Неизбежно перешли к тому, за чем появились в этом доме. Лишь только произнесли фамилию Яши, Евгений Иванович превратился из ласкового хозяина в жесткого, официального человека, стал, как за кафедрой, излагать мысли о необходимости соблюдать непоколебимые принципы социалистического реализма, основанного на принципах марксизма-ленинизма. Мы же стояли на своем, горячо защищали товарища, право каждого говорить и писать то, что он думает в наше быстро меняющееся время.

Пирожки были съедены, чай выпит, позиции четко определены. Мы гуськом направились в прихожую. Евгений Иванович снова превратился в доброго, радушного хозяина. Улыбаясь, он сказал, что одобряет наше коллективное заступничество, хорошо понимает нас, еще раз подумает и тогда решит этот больной вопрос.

Прошло несколько дней тревожного ожидания. Мы решили, скрепя сердце, покинуть семинар Наумова, если расправа с Яшей все-таки состоится. Наш мудрый руководитель, видимо, это предугадал: такой исход дела ему самому был, безусловно, не нужен. Яшу Гордина оставили в покое.

Сформированный как личность советской эпохой, Евгений Иванович с трудом, но неуклонно менялся, принимал новое, непривычное, ощущая все, что несли в жизнь ветры перемен. Он был в самой гуще студенческой жизни, ежедневно общался с молодежью, все теснее сближался с нами, прислушивался к нашему мнению. Бывало, мы «всем гамузом» приезжали к нему на дачу в Комарово, засиживались до последней электрички. Было весело и интересно. Евгений Иванович был не только прекрасным лектором, но и замечательным рассказчиком. Иногда я помогал ему что-либо перенести, прибить, починить, а то и извлечь из колодца холодную бутылку водки.

Домработница Валя всех людей делила на самостоятельных и на несамостоятельных. Я у нее числился в самостоятельных. А вот, например, Лёню Левинского к этой почетной категории не причисляла. Говорила, что он веселый и умный, но все же несамостоятельный.

Запомнился домашний банкет, устроенный Евгением Ивановичем по случаю нашего окончания университета. В Комарово мы приехали вместе с несколькими девчонками. Была извлечена бутылочка из колодца, звучали тосты, стихи, обменивались шутками с обычно строгой и ироничной хозяйкой Нелей Наумовной и улыбчивой Валентиной, играли с большим добрым псом Томом. Был ясный тихий вечер. Шумной гурьбой отправились купаться на Щучье озеро, затем вернулись на дачу. Пора было дать отдых хозяевам, возвращаться в Ленинград. Но тут появился любимый всей студенческой братией, феерически талантливый лектор Георгий Пантелеймонович Макогоненко.

Мы встретили профессора восторженными криками. Для начала он извлек из бокового кармана пиджака бутылку армянского коньяка и водрузил на стол. Дождавшись окончания аплодисментов, вытащил из другого бокового кармана еще такую же бутылку. Мы стоя устроили овацию. И уже когда все заняли свои места, Георгий Пантелеймонович картинно достал уже из заднего кармана брюк стеклянную фляжку божественной жидкости.