Он отдавал себе отчет в том, что любое его публичное выступление в пользу признания России не ускорит это признание, но замедлит его и даст повод врагам президента обвинить его не только в следовании «красным» методам управления экономикой, но и в намерении накрепко связать богобоязненную Америку с безбожной Россией.
Именно от этого хотела удержать Рузвельта и мать президента — Сара Делано Рузвельт.
Это была сильная, властная женщина. Она считала, что без ее совета президенту Соединенных Штатов так же не обойтись, как и в те дни, когда он ходил еще в коротких штанишках.
...Сара неожиданно появилась в спальне сына после того, как Тагуэлл ушел из Овального кабинета, а Рузвельт уже лежал в постели и читал очередной детектив.
Молча присев на край кровати, она спросила:
— Это правда, Франклин?
— О чем ты, мама? — откладывая книжку, переспросил Рузвельт,
— Я не скрыла своего беспокойства от Тагуэлла, а теперь хочу высказать его тебе. Ты действительно собираешься признать Россию?
— А почему бы и нет? Она же реально существует, — шутливо ответил Рузвельт.
— Благодаря козням дьявола, — не принимая шутки, резко ответила Сара.
То, что сказала мать Рузвельта, не было для нее пустыми словами. Она глубоко верила в бога, толкуя священное писание так, как его толковал священник епископальной церкви, а о Советской России знала лишь по правым американским газетам. Она была уверена, что признать страну, подобную нынешней России, означало бы продать душу дьяволу.
— Ты не сделаешь это, — настойчиво повторила Сара, — иначе тебя проклянет вся Америка.
— Она уже не раз проклинала меня, — усмехнулся Рузвельт.
— Но сейчас другое дело, Франклин. Сейчас речь идет не о политике, а о совести христианина. Вспомни, ты всегда был богобоязненным мальчиком. До тех пор пока на горизонте не появилась эта ужасная страна, ты ничем не гневил бога. У тебя было все, чего бы ты ни пожелал... Но теперь ты стоишь на такой высоте, что бог может сбросить тебя вниз, и падение будет ужасно.
Бедная старая мама! Она и впрямь считала, что перед ней, укрывшись одеялом, лежит маленький сын, по-прежнему нуждающийся в ее советах!
Послушный, богобоязненный, прилежный — таким всегда представлялся матери Франклин, пока дьявол не обратил на него своего греховного взгляда.
Старая женщина ошибалась. Ее сын с детских лет был вовсе не таким, каким она его себе представляла.
Но для матери, сидевшей сейчас на краю кровати, в которой лежал президент Соединенных Штатов, он все еще оставался ребенком, причем выдуманным ею самою.
— Послушай, Франклин, дорогой мой сын, — тихо и проникновенно сказала, скорее прошептала Сара. — Не искушай судьбу, не гневи бога. Достаточно того, что...
Она осеклась. При зеленоватом свете покрытой абажуром лампы Франклин смотрел на нее как бы из другого мира, без сожаления, но и без злобы.
— Ты хочешь сказать, что, несмотря на всю мою богобоязненность, я и так уже достаточно наказан? — с затаенной усмешкой спросил Рузвельт. — Но это неверно! Мне было послано не наказание, а испытание. Наказывают грешных и неисправимых. Испытания посылают сильным, чтобы проверить их мужество и преданность истине.
С этими словами Рузвельт закрыл глаза и повернулся лицом к стене.
Саре было стыдно за себя и жалко сына. Она ждала, что Франклин еще что-нибудь скажет и тогда она переведет разговор на другую тему, смягчит сына, сумеет оправдаться перед ним. Но Рузвельт молчал. Слышалось только его ровное дыхание.
Когда матери показалось, что сын заснул, она осторожно поправила на нем одеяло, истово перекрестила его, потушила лампочку и вышла, уверенная, что бог во сне посетит сына и направит на правильную стезю.
Но Рузвельт не спал. Как только мать на цыпочках вышла из спальни, он снова предался мыслям о России. После разговора с Тагуэллом он хотел почитать детектив и уснуть, но мать возвратила его к этим мыслям.
Расстановка сил была Рузвельту ясна. Промышленные компании, объединенные Торговой палатой, одна за другой штамповали резолюции, в которых доказывали, что торговля с Россией, предоставление Америке огромного, доселе нетронутого рынка сбыта дадут ей возможность выйти из кризиса.
«Политики» придерживались противоположных взглядов. Их представлял государственный департамент, а если говорить точнее, восточноевропейский отдел этого департамента, возглавляемый активным антикоммунистом Робертом Ф. Келли.
Летом 1933 года Келли подал президенту докладную записку о перспективах американо-советских отношений.
Когда речь шла о каком-либо спорном политическом вопросе, Рузвельт не боялся повышенно-эмоциональных выпадов со стороны своих врагов. Он знал, что уровень общественных эмоций колеблется в зависимости от того, кто из популярных ораторов произнесет нечто более звонкое по форме, в особенности если он критикует то, что вместе с ним готовы критиковать миллионы американцев. Такой оратор констатировал явление, но либо уходил от анализа его причин, либо давал объяснения, выгодные для него самого, но ложные по существу.
Именно тогда на сцене появлялся Рузвельт. Редко называя оппонента по имени, он умело переводил разговор на выяснение истинных причин того или иного явления.
