Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов - [61]

Вода в Нелькобе после прошедших дождей была высокая, и я решил воспользоваться подвесной дорогой, устроенной для переправы грузов через эту реку у названной перевалочной базы. Когда я подъехал, там на опоре троса надрывался от крика солдат из вооруженной охраны лагерей, который пытался добиться, чтобы его подтянули на лебедке веревкой, привязанной к вагонетке, подвешенной на тросе. Но рабочие-заключенные, увидев ненавистного охранника, просто ушли в свою палатку и не высовывали оттуда свои носы.

Я было присоединил свой голос к голосу солдата, но вскоре увидел, что напрасно трачу силы, и предложил ему действовать самостоятельно. Мы отвязали вагонетку от опоры и помчались по провисшему тросу. Потом остановились, не доехав до середины стремительной реки, и стали дальше подтягиваться на руках. Сначала это было легко, но постепенно все больше и больше увеличивалась крутизна провисшего троса, и подтягивать себя вместе с вагонеткой мне с попутчиком-солдатом становилось все труднее и труднее. Наконец, когда наша вагонетка или площадка была уже над самым краем левого берега, крутизна каната достигла предела. Дальше мы уже не могли тащить свою вагонетку. Тогда я придержал вагонетку, солдат спрыгнул на берег и в свою очередь придержал подвеску, чтобы мог соскочить и я.

Третьего июля пришел радист Штыканов и позвал нас к рации, сказав, что будут передавать важное правительственное сообщение. Мы пошли и прослушали выступление товарища Сталина по радио с обращением к советскому народу. Неприятно резанули слух слова «братия и сестры», какие-то церковнославянские, поповско-евангельские слова, которых мы никогда не ожидали услышать от Сталина. Еще более неприятное впечатление оставил голос, какой-то неуверенный, нетвердый. Невольно подумалось, что, значит, положение уж очень плохо, раз дошло дело до обращения к народу и в ход пошла такая, никогда ранее не применявшаяся терминология. Да, так оно, конечно, и было. Было очень плохо тогда. Измена, предательство, никто не хотел умирать, а немцы, вооруженные до зубов, перли вперед, убивая всех — и военных, и мирных.

Около месяца я пробыл на Сарапуловской базе и вернулся уже в начале августа.

К этому времени относится решение об организации разработки новых золотых россыпей, об открытии сразу шести приисков: Ворошилова, Тимошенко, Буденного, Гастелло, Марии Расковой и Гвардейского. (Прииск им. Гастелло открыт в 1942 г., «Гвардеец» — в декабре 1942-го, а имени Марины Расковой — в октябре 1943-го. — Ред.)

Вместе с открытыми годом раньше приисками «Ветреный» и «Игуменовский» и работавшим ранее прииском «Дусканья» их насчитывалось уже 9 (в это время работало 6, а не 9 приисков. — Ред.) — управление становилось крупным.

На помощь С. И. Кожанову

Геолого-поисковая партия С. И. Кожанова в самом начале лета открыла хорошие рудные проявления молибденита на водоразделах ручья Танкист. Добытые образцы рудоносных жил были настолько эффектными, что начальник геолого-разведочной службы, как он теперь стал называться, Н. П. Аникеев и главный геолог И. Е. Драбкин на свой страх и риск решили изменить задание этой партии. Взамен геологической съемки в стотысячном масштабе, которую должна была производить партия, С. И. Кожанову они поручили производить более подробные исследования с двадцатипятитысячной геологической съемкой и рудно-разведочные работы. Этот вопрос не торопились согласовать с магаданским начальством, думая, что те согласятся с изменением задания, так как это идет на пользу дела.

Но наступила вторая половина лета, началась осень, и тогда только узнали, что изменение задания не утверждено и что от партии по-прежнему требуется выполнение геологической съемки в стотысячном масштабе в заданном раньше объеме.

Чтобы в какой-то степени компенсировать потерянное время, руководство решило на помощь Кожанову «бросить» меня. Кажется, 20 августа я выехал опять на Сарапуловскую базу, чтобы там догнать отправившихся туда накануне Н. П. Аникеева и И. Е. Драбкина, которые направлялись дальше в бассейн Кулу в район работ партии М. С. Венчуговой, зарабатывавшей там отнятый у Е. Н. Костылева орден (см. главу «Мария Сергеевна Ветугова», с. 161. — Ред.). С ними я должен был идти по Теньке до базы С. И. Кожанова.

Поразительную перемену я увидел на Нелькобе, через которую я меньше чем два месяца назад переправлялся в подвесной вагонетке по тросу, а, возвращаясь обратно, переезжал на лодке. Теперь здесь кипела работа, трудилось много людей, почти готов был мост, совсем не временный, а постоянный, вполне добротный, по которому теперь мы свободно перешли на другой берег, а на топком болоте, через которое я тогда с трудом перебирался, теперь были настелены толстые бревна и по ним частично отсыпано полотно дороги. Казалось, что лежавшая раньше за болотами, затруднявшими доступ к ней, база Тенькинского разведрайона приблизилась и стала легкодоступной. Аникеева и Драбкина я застал у начальника разведрайона Дмитрия Павловича Асеева, где был и старший геолог района Илья Исаевич Крупенский. Утром мы отправились дальше. С моими спутниками был возчик и три или четыре лошади. Я продолжал удивляться по дороге тому, что на всем протяжении нашего пути до устья ручья Игуменовского, куда мы с Драбкиным повернули на одноименный прииск, то есть на участке длиной больше 14 километров, кипела работа по строительству дороги. Здесь во многих местах настилались бревна, а в других — уже полностью настланы. Производилась выемка кюветов и отсыпка полотна дороги. Все делалось вручную, механизмов не было никаких. Только кайла, лопаты, тачки.