Неоконченная автобиография - [30]
В 1906 году я стала физически сдавать. Мои всегдашние головные боли усилились, и я была вымотана до предела. Три обстоятельства были повинны в моей издёрганности. Во-первых, я взвалила на свои плечи ответственность, непомерную для своих лет; во-вторых, я перенесла острый психический срыв. Вину за все катастрофы и трудности в работе я брала на себя. Мне ещё предстояло усвоить урок: единственная настоящая неудача — это, оказавшись битым, потерять способность продолжать своё дело. А больше всего меня беспокоило то, что устои моей внутренней жизни начали рушиться. Я сделала опорой всей своей жизни слова Св. Павла: “Ибо я знаю, в Кого уверовал, и уверен, что Он силен сохранить залог мой на оный день”. Но я уже не была убеждена в судном дне; я совершенно не понимала, какой именно залог я вверила Христу; я впала в сомнения относительно всего, в чём была уверена. Единственное, в чём я никогда не сомневалась и в чём была изначально убеждена — это факт существования Самого Христа. Я поистине знаю Того, в Кого уверовала. Этот факт выдержал проверку временем и основан уже не на вере, а на знании. Христос ЕСТЬ. Он — “Учитель Учителей и Наставник ангелов и людей”.
Но если не считать этого единственного нерушимого факта, все 87] ментальные устои моей жизни и моё отношение к шаблонной теологии моих сотрудниц были потрясены до самого основания. Потрясение длилось до 1915 года. К несчастью для себя, — вот третье объяснение моего физического срыва — я впервые в жизни влюбилась. Это был унтер-офицер, служивший в гусарском полку. Я много раз воображала себя влюблённой. Хорошо помню, как майор одного полка (ныне он известный генерал) хотел на мне жениться. Это было забавнейшее время. На одной индийской станции я заболела корью и была помещена среди амбулаторных больных в местном госпитале с английскими докторами. Мне поставили диагноз — корь, и изолировали в коттедже на территории госпиталя вместе с моим носильщиком, который спал ночью у двери. У меня не могло бы быть более безупречного компаньона. Три доктора и майор коротали вечера у меня, и я как сейчас вижу нас сидящими за столом с масляной лампой, потому что дело было зимой: доктор Х., вытянув ноги к камину, читает газету, другой доктор играет с майором в шахматы, а я, вся в пятнах, прилежно вышиваю. Майор был в конце концов похищен у меня маленькой гувернанткой, у которой не было особенных достоинств, а один из докторов несколько лет питал ко мне безнадёжную любовь. Он даже последовал за мной домой из Индии в Шотландию — к моему ужасу и смятению и к удивлению семьи, которая никак не могла взять в толк, отчего он так мною увлёкся. Были и другие заинтересованные мужчины, но я ни разу ещё не была увлечена, пока не встретила Уолтера Эванса.
Он был удивительно хорош собой, обладал блестящим умом, был высокообразован и стал усердным новообращённым благодаря моей душеспасительной деятельности. Не будь у меня той работы, какой я занималась, у нас не было бы никаких проблем, кроме финансовой, но возникшая трудность состояла в том, что леди, 88] работавшие в Солдатских домах мисс Сэндс, обычно имели аристократическое происхождение, так что возможность или вероятность брака между ними и солдатами была начисто исключена. Данному положению дел способствовала стройная кастовая система в Великобритании. Аристократы не должны были, не могли, да обычно и не имели любовных отношений с людьми не их круга. Поэтому проблема была не только моей личной — ведь Уолтер Эванс по своему социальному положению не был мне ровней, — но я также наносила ущерб работе, создавая почти неразрешимые трудности для своих сотрудниц. Я совсем потеряла голову. Я чувствовала себя изменницей. Сердце толкало меня в одном направлении, голова же заявляла самое решительное “нет”, и я была такой слабой и больной, что не могла собраться с мыслями.
Я терпеть не могу рассказывать об этом периоде моей жизни, и мне неприятно ворошить то, что произошло в течение нескольких следующих лет. Я была приучена к сдержанности, исполненной достоинства; работа в Солдатских домах мисс Сэндс научила меня не распространяться о себе. Так или иначе, я не люблю обсуждать себя, особенно такие эпизоды, как наши отношения с Уолтером Эвансом. Слишком много времени за прошедшие двадцать лет уходило у меня на выслушивание исповедей озабоченных и удручённых людей. Я изумлялась интимным подробностям, которые мне сообщали, по-видимому, с большим наслаждением. Я никогда не понимала такого послабления правил в отношении информации личного характера, — отсюда трудность, с которой я сталкиваюсь при написании автобиографии.
