Необыкновенные приключения юных кубанцев - [39]

«Нет, с этим каши не сваришь! «— уходя, сделал вывод Андрей.

Лето, всё ещё жаркое и душное, заметно катилось на убыль. Отзолотилось подсолнуховое поле, посерело; тяжёлые корзинки поникли долу, словно думают думу грустную — уберут ли их нынче вовремя. Пожелтели дыньки в огороде, поспели кавуны. Удались они и на колхозном баштане, но туда «наведываться» стало опасно: сторожит вооружённый полицай. Безвластие кончилось, и жизнь на хуторе переменилась резко, разумеется — к худшему. Объявлен «ноеорднунг» — новый немецкий порядок, обязавший жителей строго выполнять любые распоряжения властей. «За ослушание — расстрел».

На хуторе новой властью стал полицай, сосед Андрея. Он разъезжал теперь на лошади, вооружённый карабином и трёх-хвостой плёткой, которая предназначалась для устрашения не только её. Женщин стали гонять на работы — в сад на сбор фруктов, на копку картошки, на уборку овощей, на бахчу. Колхоз как был, так и остался, но требования ужесто-чились: заставляли гнуть спину от зари до зари, без выходных; отлучаться в обед домой не разрешалось. Собранный урожай отправлялся на станцию — там наладили железнодорожное движение; грузили в вагоны и увозили неизвестно куда.

Настало время ребятам на деле показать, чего стоят их намерения помогать многодетным матерям, «пока воюют отцы», о чём договаривались они на второй день оккупации, собравшись впятером на кургане.

Тогда Андрей взялся шефствовать над крёстной: у неё четверо пацанов и все мал мала меньше. Навестив её, он предупредил, чтобы со всеми своими домашними хлопотами обращалась к нему за помощью, какая только понадобится. Та поблагодарила: помощник ей ох как нужен. Обещала воспользоваться предложением, но время шло, а она так ни с чем пока и не обратилась. За хлопотами — ребята что ни день, то кому-нибудь да помогали управляться по хозяйству — он больше недели её не навещал, пока не хватился: «Может, крестной просто некогда, ведь цельными днями ишачит!» И, дождавшись с работы мать, вечером отправился навестить её и «поспрошатъ», не надо ли чего.

Застал с малышом на руках: кормила грудью полуторагодовалого Васятку. Только что, видимо, вернулась со степу, выглядела усталой и разбитой. Работа под палящим солнцем сделала её неузнаваемой — так осунулась, почернела, постарела.

Устало кивнув на приветствие, перевела взгляд на своё изголодавшееся маленькое чадо. Впрочем, не такое уж и маленькое: опорожнив одну грудь, Васятка самостоятельно отыскал вторую и, обхватив ручонками, усердно трудился, косясь на гостя.

— Ай-я-яй, такой большой — и титьку дудолит! — покачал головой, глядя на него, Андрей. Малыш оторвался от сосца, показал язык и снова принялся за работу; верхняя губа его распухла и посинела. — Чё это у него с губой?

— Бжолку хотел попробовать на язычок… Так, сынулечка? Прям бида с им! Даве чевой-то съел нехорошее — животиком маялся. Ноне прибегаю, а оно, бедненькое, лежить, плачеть и жар як от печки… Тем сорвиголовам токо бы бегать, за дитём присматривать некогда. Ух они какие, нехорошие! — повернулась к младшенькому: — Вот отхожу усех мокрой тряпкой, так будут знать!

Трое сорвиголов тем временем, сидя за столом, уплетали кавун, принесённый матерью с работы. Как ни в чём не бывало, хихикая, постреливали друг в дружку арбузными семечками.

— Ото не будеть усё у рот тащить, — назидательно заметил самый старший, семилетний Никита. — А то как чё — так и на язык.

— А я, крестная, к вам по делу, — напомнил Андрей.

— Ой, я и спросить-то забыла!.. Не с мамкой ли чего? А то мы с ей сёдни в разных местах работали.

— Не, с мамой нормально; я по своему. Вы мне крёсная или не крёсная?

— Вот те на! Чиво ето ты засумлевался? — удивилась крёстная.

— Это вы, видать, во мне засомневались. Мы же с вами договорились: надо чего — только намекните. Хочете, мы вам картошку выкопаем, переберём и в погреб занесём?

— Выкопайте… Но её ежли с мешок наберётся, то и хорошо.

— Как это? — в свою очередь удивился Андрей. — Мы ведь с вами весной вон какой клапоть засадили!

— Ой, сынок! Токо ить и еды, что картошка. С июня, почитай, начала подрывать. Кагала хуть и мала, а кажен день исть просють… И красноармейцы немного помогли: перед тем, как уйтить совсем, зербаржанцы у меня стояли. Голодные, худые, замученные, просють: курсак, мол, балной — кушать нечего. Ну, я и разрешила накопать немного на дорогу. Свои итъ, жалко.

— А мы своим молодой кукурузы наварили. Правда, с колхозного поля, — заметил Андрей. — Тогда, может, кукурузу выломать, она почти вся поспела.

— И выломать бы и кочаны на горище поднять, и бадылку срубить на корм коровке. Тожеть не знаю, чем зимой кормить стану…

— Завтра же с ребятами займемся вашей кукурузой!

— Но у миня, сынок, и заплатить-то вам нечем.

— А никакой платы и не надо. Батьки наши кровь проливают — о плате не думают. Это самое, — поспешил он переменить тему разговора, не желая выслушивать обычные в таких случаях «ну, дай вам бог» или что-нибудь вроде этого. — Вы и вправду меня крестили или понарошку крёсной доводитесь?

— Ну как же, конешно крестила!

— Прям у попа в церкве? — спросил с пренебрежением; как пионер он не признавал бога, с предубеждением относился к религии и попам.