Необыкновенные москвичи - [8]

— У меня азарт, когда я из гаража выезжаю. Ну, и, само собой, расчет... — донеслось до Орлова. — Я знаю, где я нужен и кто мне нужен. Я пиджака за сто метров улавливаю. А иначе как же, иначе в нашем деле нельзя. Таксисту кто поможет, если он сам себе не поможет?

— Чеши, чеши! Черт языкастый, агитатор! — Кто-то из шоферов, совсем еще юнец, даже пританцовывал на месте от нетерпеливого удовольствия.

— Таксист — он сам по себе, он вольный стрелок, вроде как охотник в джунглях города. — Парень хрипло засмеялся. — Он один, а кругом опасности, львы и крокодилы...

— В джунглях? Ну и трепло! — Молоденький таксист восхищенно оглянулся на товарищей. — Какие в городе джунгли, когда кругом милиционеры!

— Я и говорю: львы и крокодилы. — Толстый таксист посмотрел на ручные часики. — Привет, до новых встреч! Через сорок пять минут прибывает на Белорусский экспресс «Берлин — Москва». Там и мои пассажиры едут... А может, и по пути кого прихвачу.

Он залез в машину и, закрыв дверцу, высунулся наружу.

— Головой надо думать, а не наобум Лазаря. Отец, осади немного! — крикнул он Орлову.

И Федор Григорьевич тоже сел за руль, чтобы подать «Волгу» назад. Но затем, тронувшись с места, он повернул на проезжую часть, дал газ и влился в поток машин. Он решил последовать примеру аса и ехать к Белорусскому вокзалу. Пожалуй, он готов уже был ловить за рукав доверчивых «пиджаков», — как называли вокзальщики провинциалов, приезжавших в столицу, — Федор Григорьевич почувствовал себя способным и на такое. На его большом коричнево-красном, навсегда обожженном солдатским загаром лице появилось угрюмое, тяжело-спокойное выражение, с этим выражением он когда-то шагал из второго эшелона на передовую. Сейчас он тоже собрался драться — драться за единственного человека, который освещал его жизнь, наполняя ее теплом и смыслом... Дальше нельзя было, ну никак нельзя оставлять жену маяться в духоте их городской квартиры! Он должен был как можно скорее перевезти Таню за город... При мысли о нездоровье жены испуг холодил Федора Григорьевича, он ощущал его физически — в груди как будто пустело, трудно становилось дышать. И чтобы отвести угрозу, наводившую ужас, он готов был не только затаскивать «пиджаков» в свою «Волгу» и катать их бессмысленно по Москве из конца в конец. Да если б только ему хорошо заплатили, он, кажется, возил бы их на себе самом, пока хватило дыхания.

Перед красным огнем светофора Орлову пришлось затормозить. И борт о борт с ним остановилась подошедшая одновременно машина таксиста-лихача. Тот со своего места за баранкой подмигнул и, тыча вытянутым пальцем, вскидывая подбородок, показал в сторону бульвара. С неохотой подчинившись, Орлов покосился — на асфальтовой дорожке стояли три возможных пассажира, три странные фигуры. Порознь каждая не выделялась ничем примечательным, но все вместе они заставляли прохожих оборачиваться.

Мужчина — инвалид в соломенной панаме с пустым левым рукавом — широко размахивал единственной своей рукой, стараясь привлечь внимание таксистов; он был пьян и при каждом взмахе как бы спотыкался, устремляясь вперед. Рядом с ним согласно покачивалась, вцепившись в его пустой рукав, старуха в черном платке и в черном прорезиненном плаще; загорелая девушка-подросток с косичками, подвязанными крендельком, в гимнастических тапочках на голых ногах держала дерматиновый чемодан, перехваченный для верности веревкой. Все в облике этой тройки говорило о ее немосковском, периферийном происхождении, и шофер-лихач в оранжевой рубашке выкрикнул, силясь быть услышанным в шуме множества моторов:

— Отец, подбери их! Это же греза таксиста... Отдаю их тебе.

А когда машины вновь двинулись, рыча и подвывая, как в диком нетерпении, к Орлову долетело:

— Покатай их, отец! Покажи Москву...

Великодушие аса объяснялось лишь тем, разумеется, что Орлов ехал в крайнем ряду, ближе к бульвару. И, не раздумывая долго, Федор Григорьевич тут же подрулил к асфальтовой дорожке.

Инвалид не сел, а рухнул на переднее сиденье; облегченно задышав, он проговорил искательным голосом:

— Друг, подбрось к Белорусскому, к поезду нам надо.

О таком счастливом совпадении Федор Григорьевич и не мечтал.

Кивнув, Орлов поспешно вышел на асфальт, взял из рук девушки чемодан, поставил в багажник и припер там запасной покрышкой.

— Вот так... и вам посвободнее будет, — как мог любезнее сказал он.

Потом он раскрыл дверцу перед старухой и под локоть услужливо подсадил ее — он был искренне благодарен своим пассажирам за то, что они достались ему, а не кому-либо другому.

— Устраивайтесь, как лучше, — пригласил он. — Сквознячок вас не будет беспокоить? Или поднять стекло?

И даже постовой орудовец, издали поглядывавший на эту погрузку, не помешал ей, хотя, строго говоря, садиться на проезжей части было запрещено. Словом, последовательность невезения, измучившая сегодня Федора Григорьевича, сменилась, как в карточной игре, столь же таинственной последовательностью удач — если начинало вдруг везти, то везло уже во всем.

Машина двинулась, и Орлов осведомился у пассажиров, каким маршрутом они намерены добираться до вокзала.