Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 4. Том I - [115]

В заключение просила его не беспокоиться о судьбе своей семьи, заверяя его, что она сумеет продержаться, сколько бы эта проклятая война ни продолжалась.

Письмо это было написано в сентябре месяце, а уже кончался декабрь. Где оно блуждало столько времени? Вообще, из-за кольца блокады, из так называемой Большой земли письма получили только несколько человек.

Хотя в письме и сообщались события более чем 3-месячной давности, Борис ему очень обрадовался. Он в этот же вечер написал ответ, но Скуратов, которому он сдал письмо для отправки, предупредил его о том, что вряд ли его письмо попадет по назначению.

– Не забудьте, ведь, кроме нашего блокадного кольца, прямая железнодорожная связь с Северным Кавказом отсутствует, – заметил он.

Время шло, и силы у всех, находившихся внутри блокадного кольца, в том числе и у медиков, таяли с каждым днем, вернее, с каждым часом. У многих, в том числе и у Бориса, отекли ноги и в дополнение ко всему начала развиваться цинга. Настой хвои, приготовляемый с начала осени, помогал мало. В особенности потому, что питье его на голодный желудок было очень неприятным, а у некоторых вызывало и рвоту.

В последнее время значительно сократились поездки из батальона в Ленинград. Въезд в осажденный город даже из фронтовой полосы, окружавшей его, был обставлен очень сложной процедурой и разрешался только по специальным вызовам или пропускам. Говорили, что это вызвано тем, что через фронт просачиваются вражеские шпионы и разведчики, которые, проникая в город, сеют среди жителей панику, корректируют артиллерийскую стрельбу, наводят самолеты и устраивают диверсии.

Однако Борису все-таки удалось побывать в городе. Как это часто бывает, помог случай. В конце января 1942 года при Сануправлении фронта состоялось совещание, на которое вызывались командиры медсанбатов, начсандивы и командиры медсанрот морских бригад. Емельянов простудился, искупавшись при очередной переправе через Неву, он попал в полынью, опасались воспаления легких. Он лежал в госпитальной палатке санбата под заботливым и медицински очень грамотным наблюдением Зинаиды Николаевны Прокофьевой. Таким образом, он ехать в Ленинград не мог. От дивизии нужно было послать двух человек. Решили, что поедут Перов и Алешкин.

Последний ехал как зам. начсандива. В штабе дивизии им оформили документы, снабженные соответствующими печатями, подписями и особыми чрезвычайно секретными, менявшимися каждые сутки значками. На последнее и обращали главное внимание на КПП, встречавшиеся чуть ли не на каждом шагу на пути к городу. Совещание длилось два дня, проводилось оно лично начальником сануправления фронта, генералом Верховским. Алешкин выступал в прениях и ближе познакомился и с этим генералом, и с главным хирургом фронта, профессором, бригадным врачом Куприяновым. Как мы уже знаем, они были в 24-м медсанбате осенью, видели Бориса и при новой встрече узнали его. Остановились Борис и Виктор Иванович у знакомых последнего. Это были люди искусства. Он (фамилия его не имеет значения) отличный пианист, страстный поклонник Соловьева-Седого и такой же ярый ненавистник Дунаевского. Так, по крайней мере, понял Борис из споров, происходивших за ужином, состоявшим из сухого пайка Алешкина и Перова и 500 граммов спирта, привезенных ими же. Супруга пианиста была певица, она пела в Ленинградской оперетте.

Когда Борис их впервые увидел, то он предположил, что им, по крайней мере, лет по 45, такими морщинистыми, худыми и малоподвижными они были. Каково же было его удивление, когда он узнал, что они оба моложе его почти на 5 лет. От них гости узнали, в каком отчаянном и бедственном положении находится население Ленинграда, как ежедневно много умирает людей, некоторых из них даже никто и не хоронит, они остаются в своих нетопленных квартирах и замерзают там.

Вместе с тем Алешкин и Перов узнали и то, что их немало удивило. Несмотря на все, в Ленинграде действуют некоторые театры. Бывают концерты и даже симфонические, а молодой композитор Шостакович, только что закончил и готовит к исполнению свою новую симфонию, и как бы ни зверствовали немецкие артиллеристы и летчики, Ленинград не только существует, но и живет.

Эти слова, услышанные от голодных, истощенных, так внезапно постаревших людей, показались Борису какими-то такими возвышенно величественными, что он даже не нашелся, как на них ответить. Только подумал про себя – а ведь это замечательно, что мне пришлось служить в войсках, защищающих такой город, населенный такими людьми. Фашистам этот город не взять никогда, враг будет отброшен от его стен также, как это произошло под Москвой. Только когда? Скорее бы, хотелось бы, чтобы эти замечательные люди все-таки успели до этого дожить.

В один из перерывов между заседаниями Борис сходил в эвакогоспиталь № 74.

В нем уже не оказалось и Розалии Самойловны Крумм.

В связи со значительным ухудшением ее здоровья, она была эвакуирована, как сопровождающая группу раненых, уже по новой «Дороге жизни».

Не оказалось в госпитале и профессора, который консультировал Бориса.

Как сказала встретившая Алешкина медсестра, знакомая ему по прежнему посещению, профессор умер в конце ноября.