Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [19]

Они были очень необходимы. Удалось, правда, с большим трудом и волокитой, получить деньги и с китайских лавочников, арендовавших другой дом. Вот эти-то, не такие уж маленькие, накопившиеся за несколько лет деньги, и оказались тем спасительным кругом, который выручил семью Пашкевичей. На них удалось приобрести двух лошадей, корову, кое-что из одежды, необходимые хозяйственные мелочи и главное в хозяйстве – семена для посева. Второе, что очень удивило и обрадовало Акулину Георгиевну и Андрея Пашкевичей, было известие, принесенное Петром Яковлевичем, возвратившимся из сельсовета. (Так называлось теперь учреждение, управлявшее селом). Он отправился туда, чтобы заявить о своем возвращении и получить в обратное пользование свой земельный надел. В сельсовете он узнал, что при советской власти землю нарезают не по мужским душам, а по едокам. Едоком же считался любой член семьи, независимо от возраста и пола. Таким образом, теперь сельсовет дает землю не только на него, сына и внука, но и на его жену, на жену сына и на всех дочерей. Правда, величина надела на каждого человека была несколько меньше, чем ранее приходилось на мужскую душу, но, в общем-то, на семью Петра Яковлевича земли пришлось почти в четыре раза больше, чем выделялось раньше.

Сам Петр к этому известию отнесся без особого энтузиазма, но его жена и Андрей очень обрадовались, они сразу поняли, что при должной обработке этого количества земли, семья не будет бедствовать так, как это было до их отъезда на север. Теперь они смогут оправиться, окрепнуть и перед ними открывается дорога к действительно зажиточной жизни. Купив семена и получив помощь со стороны родных матери, Андрей в эту же осень успел запахать такой порядочный клин земли, что после посева на нем и получения в будущем году даже среднего урожая, семья была бы обеспечена хлебом и даже могла бы кое-что и продать.

Было и третье радостное известие – про оставленную в Шкотово старшую дочь Людмилу. В свое время мы писали о письме, полученном Михаилом Пашкевичем, в котором сообщалось о том, что Людмила стала комсомолкой. Помимо гнева, вызванного этим сообщением у Гаврика, Михаил, да и все остальные члены его семьи все время корили Акулину Георгиевну за этот поступок ее дочери. В своих разговорах они судили и поносили Милочку всячески, заявляя, что теперь она стала потерянной, гулящей девкой, что ее не только в учительницы, а даже ни в один порядочный дом не пустят. Позор, который она нанесла этим поступком, отразится и на всей семье Петра Пашкевича. Если Андрей к этим наговорам относился немного насмешливо и недоверчиво, хотя в душе и не одобрял Милкиного вольнодумства, то Акулина Георгиевна большинству их верила, и, возвращаясь в Шкотово, уже заранее готовилась к попрекам от всей родни за «беспутную» Милку, а саму ее оплакивала, как покойницу.

Какова же была ее радость, когда приехав в Шкотово, она узнала, что ее дочь Милочку не только никто не позорит и не корит, а, наоборот, все считают, что она хорошая, умная и порядочная девушка.

В самом деле, Людмила Пашкевич, несмотря на все передряги, происходившие в Приморье с 1921 по 1924 год, не только успешно окончила учительскую семинарию, но вот уже второй год учительствует в школе большого села Угловка, расположенного рядом со станцией Угольная.

Через несколько дней после возвращения семьи Пашкевичей в Шкотово, приехала в гости и сама Людмила. Старшими членами семьи она была встречена недоверчиво, настороженно, они относились и к комсомольцам, и к большевикам еще не особенно тепло. Прошло не менее года, пока мать, брат и его жена стали относится к старшей дочери достаточно уважительно. Младшие же ее сестренки встретились с Милочкой-комсомолкой и учительницей с нескрываемой радостью и интересом. Особенно много расспрашивала ее про комсомол старшая из оставшихся сестер – Катя.

Время летело быстро, наступил уже сентябрь. Начались занятия в школах. Теперь, когда учение было совершенно бесплатным, Акулина Георгиевна и Андрей потребовали, чтобы все девочки, которым это было положено, взялись за учение. Конечно, каждой из них пришлось пойти в тот класс новой школы, который соответствовал оставленному ими перед отъездом. Таким образом, Кате, которой уже исполнилось 16 лет, пришлось отправиться в седьмой класс, в котором учились ребята 13–14 лет. Ей это показалось стыдным, и она даже немного поупрямилась, но и мать, и Андрей, да и приехавшая Милочка категорически настояли на продолжении ею образования. В седьмом классе школы-девятилетки, куда она теперь пошла, уже имелось несколько комсомольцев, со многими из них Катя скоро подружилась.

Эти школьники-комсомольцы собирались на комсомольские собрания и обсуждали различные вопросы. Это было заманчиво и интересно, иногда на таких собраниях бывала и Катя. Однажды возвращаясь из школы, Катя увидела и одного из первых Шкотовских комсомольцев – Бориса Алешкина. Комсомольцы отзывались о нем с уважением и некоторой завистью. А кое-кто из знакомых ее семьи и, прежде всего, Михайловы, Пырковы, наоборот, приписывали ему чуть ли не все семь смертных грехов. И может быть, именно это противоречие в суждениях и мнение Милочки, хвалившей Бориса, заставило Катю заинтересоваться этим вихрастым голубоглазым парнишкой, который, чуть ли не с первой встречи с ней стал ее постоянным преследователем и поклонником.