Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 3. Том I - [18]

Одновременно он сообщил, что кроме организации в Датте и Уське сельских Советов, на нем лежит миссия поимки и ареста находящихся в этих местах белогвардейцев и прежде всего офицера Гавриила Пашкевича. Он заметил, что, очевидно, придется арестовать и его отца, бывшего лесопромышленника, так как по имеющимся материалам Михаил Пашкевич сотрудничал с японцами, не только сбывая им, по существу, ворованный у государства лес, но и выдавал некоторых партизан и работников советской власти. Однако в этот раз Михаил Пашкевич и взрослые члены его семьи успели скрыться в тайге, где их найти было невозможно. Трогать детей и женщин Афиногенов не стал.

Впоследствии стало известно, что, в конце концов, Михаил Пашкевич был арестован и со всей семьей выслан из Приморья куда-то вглубь Сибири. Все его так нечестно нажитое имущество было конфисковано в пользу Советского государства.

Гавриил Пашкевич так и не был пойман – он успел убежать в Японию.

В конце августа 1924 года семья Петра Яковлевича Пашкевича благополучно вернулась в Шкотово. В районе Уськи остался Семен Игнатьевич, которого избрали председателем сельсовета. Ему понравился этот северный край.

Впрочем, в том, что Семен Игнатьевич остался в Уське, была и другая причина. Еще с первых дней своей жизни в семье Пашкевичей, Семену Игнатьевичу понравилась одна из дочек Петра, Катюша. Продолжительная жизнь на севере, когда они ежедневно бок о бок трудились в лесу, на рыбалке, в огороде, когда Катя на его глазах из бойкой веселой девчонки превратилась в стройную красивую девушку, от которой он временами не мог отвести глаз, заставила его серьезно думать о том, чтобы жениться на ней. Его смущало только то, что он был старше Кати более чем на десять лет, а также и то, что она или не замечала его чувств к ней, или была еще настолько наивна, что не понимала их.

Акулина Георгиевна, которой Семен Игнатьевич рассказал о своем чувстве к Кате и о намерении предложить ей выйти за него замуж, отнеслась к этому предложению положительно. Она считала, что Катя создана для крестьянской работы и что ее жизнь с серьезным и опытным человеком, каким показал себя Семен Игнатьевич, будет достаточно обеспеченной и счастливой. Однако она не хотела как-либо воздействовать на дочь и предложила Семену Игнатьевичу договориться самому.

Вскоре для этого ему представилась и возможность. В то время как вся семья, навьючив лошадей, пробиралась по тропе вдоль берега реки Тумнин в бухту Датта, где на рейде стоял ожидавший пароход, Семен Игнатьевич и Катя были посажены в ульмагу (так назывались местные лодки), куда сгрузили большую часть имущества и продуктов. Плыть по реке пришлось почти сутки. Семен Игнатьевич смотрел на Катю, не отрываясь, и она, кажется, начала кое-что подозревать, однако виду не подавала, а наоборот, все время вела разговор о предстоящем возвращении в Шкотово и об огромной радости, которую это ей доставляло, так как она получала возможность продолжать учение. Может быть, именно поэтому он так и не набрался смелости, чтобы рассказать ей о своем чувстве. Так ни о чем не договорившись, они и доплыли до устья реки. Вероятно, поэтому Семен Игнатьевич и не покинул Уську.

А если бы он открылся Кате Пашкевич? Кто знает, может быть, вся ее жизнь, да и жизнь Бориса Алешкина в дальнейшем пошла бы совсем другим путем.

Но ведь так можно предположить что угодно.

Жизнь повернулась по-другому, значит, так было нужно.

Вернемся к семье Пашкевичей. Приехавшие не без некоторой опаски в конце августа 1924 года в Шкотово, Петр Яковлевич, его жена и их сын увидели, что все страхи, так старательно раздуваемые членами семьи Михаила Пашкевича, оказались совершенно напрасными.

В селе уже более года действовали советские учреждения. Была по-настоящему установлена советская власть, имелся не только волостной Совет, но даже и военный комиссариат с солдатами-красноармейцами и командирами, одетыми в такую же, так удивившую их форму, в какую были одеты бойцы, вызволившие их из тисков далекого севера.

Больше того, в селе Шкотово было даже ЧК и чекисты, в большинстве своем одетые в кожаные куртки. Они не только не хватали каждого встречного-поперечного крестьянина и не подвергали его зверским пыткам, как об этом кричали Михаил и его сын Гаврик, а вели себя совершенно спокойно и жили на квартирах у многих крестьян.

В селе торговали все магазины, регулярно действовала железная дорога, работали школы и, по сравнению с тем временем, когда Пашкевичи уезжали из села и когда в нем хозяйничали японцы, стало значительно больше порядка и спокойствия.

Горько пожалели тогда Акулина Георгиева и Андрей о своем необдуманном поступке, о том, что они поддались на уговоры Михаила Пашкевича и выехали из Шкотово. Погнавшись за длинными рублями, они в результате, если и не потеряли слишком много, то ничего и не приобрели. Им нужно было опять начинать с того же, что они бросили в 1921 году.

Расколотив забитые окна и двери своего дома и хозяйственных построек, убедившись, что все оставленное ими имущество никем не тронуто, не реквизировано и что даже никаких попыток к этому никто и не предпринимал (как они узнали от аптекарши Хлудневой). Пашкевичи стали привыкать к новым порядкам, установленным советской властью. Одним из первых, поразивших их изменений, стало то, что Хлуднева уже более года не была владетельницей аптеки. Аптека теперь стала государственной, но дом, в котором она находилась, продолжал считаться принадлежащим Петру Пашкевичу. Аптекарша, продолжавшая служить в этой аптеке, аккуратно вносила за него арендную плату в сберегательную кассу, открывшуюся с первых дней прихода советской власти. Эти деньги Петр Яковлевич или его жена могли в любое время получить.