Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 2. Том II - [48]

И хотя Борис продолжал называть Катю «моя холодная льдинка», по всему стало заметно, что эта «льдинка» не только начала таять, но и сама может превратиться в обжигающий кипяток.

Между тем отпуск Бориса подходил к концу. Через два дня ему предстояло или уволиться из Дальлеса, или вернуться на свою работу. Мысли об ученье у него как-то сами собой отпали. Он понимал, что если он начнёт учиться, то о женитьбе на Кате можно будет только мечтать. Она будет возможна не раньше, чем через пять-шесть лет, он был уже в таком состоянии, что не мог не думать о том, чтобы жениться на ней хоть завтра, и уж, во всяком случае, немедленно после того, как она кончит школу.

Как-то раз, поджидая Катю, обещавшую в этот вечер прийти с поля домой, Борис бродил по главной улице села. Он услышал, как его окликнули. Обернувшись, увидел Гришку Герасимова, торопливо догонявшего его.

– Борис, где же ты запропал? Почему в райком не заходишь? Я тебя уже второй день ищу! Пойдем сейчас же к Смаге, он уже сердиться начал. Понимаешь, приказ по управлению железной дороги об освобождении Манштейна и о назначении вместо него тебя уже три дня тому назад пришел. Манштейн, как только получил его, а он его и привёз из Угольной, сразу же пришел к Смаге, положил перед ним папку с директивами, поступившими за время его работы из губкома, и заявил, что больше у него никаких дел нет, что сдавать ему нечего и что он в этот же день уезжает во Владивосток. И сколько Смага и даже Матрена Ивановна Костромина на него ни кричали, он твердил только одно, что больше ни на один день в райкоме не останется. Смага на другой же день велел тебя разыскать, а тебя всё дома нет, где-то на море пропадаешь. Что ты там делаешь, рыбу, что ли, ловишь?

Борис усмехнулся:

– Рыбу, да еще какую крупную, никак вытащить не могу!

– Да ну тебя, тебе всё шуточки, вот погоди, Смага тебе задаст!

Замечание Гриши оказало свое воздействие: Борис прибавил шагу, и через полчаса они уже были в райкоме. Смага предложил Борису на следующий же день ехать на станцию Угольную, закончить там свое оформление и немедленно приступать к работе.

Возвращаясь из райкома, Алёшкин, зайдя по дороге в контору Дальлеса, подал заявление об увольнении. Озьмидов, полагая, что Борис увольняется для того, чтобы поступить в институт, препятствий чинить не стал. Немедленно подписал заявление, Ковалевский сразу же написал приказ. К вечеру этого же дня Борис Алёшкин уже не состоял в списках сотрудников Шкотовской конторы Дальлеса.

Ранним утром следующего дня Борис выехал на станцию Угольная. В школе уже знали о его назначении, и секретарь директора, передав ему выписку из приказа по управлению дороги, направила его во Владивосток, где помещалась контора железнодорожного отделения дороги, за получением соответствующих документов. Во Владивостоке, в отделении дороги, находившееся на бывшей Алеутской улице в нескольких шагах от вокзала, ему и выдали все полагающееся. Между прочим, уже более года эта улица была переименована в улицу 25 Октября, но большинство жителей Владивостока продолжали по старой памяти называть её Алеутской.

Борис получил: удостоверение личности – небольшую коричневую книжечку в картонном переплёте, с наклеенной на одной стороне его фотографической карточкой и красиво написанными его фамилией, именем и отчеством. На другой стороне было напечатано: «Инспектор детского коммунистического движения при школе № 24 ст. Угольная». Номер школы и название станции были вписаны чернилами.

Мы забыли сказать, что при отправлении заявления и анкеты в Хабаровск, директор школы потребовал приложить к ним и 4 фотокарточки, размером три на четыре сантиметра. Карточки такие сделал через час бродячий фотограф-китаец, как всегда, сидевший на перроне станции Угольная. Платил за карточки Манштейн, которому не терпелось поскорее развязаться с надоевшим ему нелюбимым делом. В те годы таких китайцев-фотографов в Приморье было почему-то очень много. Они заполняли базары городов и поселков, почти всегда околачивались на всех станциях железной дороги, часто появлялись и в сёлах. Лишь через несколько лет Борис узнал, что многие из этих фотографов занимались не только таким невинным делом, как изготовление дешёвых, моментальных, как их тогда называли, фотографий, а снимали кое-что и для себя. Это «кое-что» почему-то всегда оказывалось или воинскими казармами, или железнодорожным мостом и вокзалом, или помещением какого-нибудь предприятия.

Но вернёмся к тому, что же еще получил Борис, кроме удостоверения личности, которым он, кстати сказать, очень гордился, такого в райкоме комсомола не было ни у кого, у всех у них были бумажки со штампом и печатью. Такую же потом получил и Борис, в ней было напечатано на машинке, что он, Алёшкин Б. Я., является председателем районного бюро юных пионеров при Шкотовском райкоме ВЛКСМ.

Здесь же он получил расчетную книжку, на передней странице которой вновь была написана его фамилия, инициалы и занимаемая должность, а также и проставлен оклад жалования. Оказалось, что его месячная зарплата равнялась 57 руб. 50 копеек, то есть была почти на 15 рублей больше той, которую он получал в Дальлесе. Затем он получил Служебный билет, на котором, кроме записи его должности и фамилии, было напечатано, что он имеет право бесплатного проезда в любом вагоне, любом поезде, и даже на паровозе от станции Владивосток до станции Кангауз и Раздольное. Кроме этого билета, ему выдали книжечку с отрывными билетиками от ст. Шкотово до Владивостока. Такие книжечки назывались «провизионками», по их билетику мог ехать он сам и любой из его родственников на указанное в билете расстояние. Введены они были еще в начале двадцатых годов, когда железнодорожные служащие ездили за многими промтоварами, да и за продуктами, в большие города. Теперь надобность в таких провизионках отпала, но, поскольку приказ еще продолжал действовать, их регулярно раз в год выдавали. И наконец, последнее, что получил к большой своей радости Алёшкин, было жалование за полмесяца, более 25 рублей. Приказ о его зачислении гласил, что он зачислен на работу со дня подачи заявления. С радости, он, конечно, накупил разной ерунды, главным образом сладостей и деликатесов, для угощения своих, а при случае и Кати. Теперь она от него иногда кое-какое угощение принимала и даже позволяла брать для нее билеты в клуб на кино.