Необычные воспитанники - [44]

— Ты, кажется, Илья, «Интернационал» умеешь играть? — спросил меня как-то Погребинский. — Что ж, давайте заводить свой оркестр. Пора.

Я только улыбнулся про себя. «Видит, заскучал, — утешает». И ахнул, когда неделю спустя привезли трубы, барабан и… корнет-а-пистон. Не посеребренный, фирмы «Кортуа», который я когда-то украл в комиссионном магазине на Арбате, и впоследствии потерял, но вполне пригодный. В этот же вечер я объявил запись желающих коммунаров поступить в оркестр, которым и стал дирижировать. Хотел было я рекомендовать в коммуну учителем Адамова, да согласится ли? Он и в консерватории преподавал и продолжал играть в Большом театре. Сам к нему ехать я почему-то стеснялся. Взяли мы Василия Ивановича Агапкина, дирижера Центральной школы.

Восемь месяцев спустя после переселения из Бутырок в Болшево я перетянул к нам Алексея Погодина, а на следующий год поручился за Николая Журавля — старого кореша по Смоленскому рынку. Я не помню такого случая, чтобы уголовный розыск или ОГПУ отказывали в просьбах нашему коллективу. Раз болшевцы просили, значит, они отвечали за людей, которых брали.

В коммуне я стал заметным человеком. Погребинский предложил мне оставить обувную фабрику, перейти на постоянную дирижерскую работу. «Зачем? — отказался я. — Днем буду на перетяжке, вечером — оркестр». Меня выдвинули членом конфликтной комиссии, потом я стал и председателем ее. Много мне тут разных «дел» приходилось разбирать.

Несколько раз к нам в Болшево приезжал Максим Горький. Ездили и мы к нему на дачу в Горки, по сто человек сразу, целым ансамблем песни и пляски.

Мне Горький посоветовал идти учиться, это же не раз твердил и Погребинский, и в 1934 году я поступил в Москве на рабфак при консерватории, а закончив, пошел на подготовительные курсы. В то время профессора Адамова там уже не было, и я его больше так и не увидел. В 1938 году я закончил консерваторию, был направлен в Воронеж. Здесь стал капельмейстером дивизии и одновременно вторым дирижером в филармонии.

Ну, а там Отечественная война, участие в обороне Москвы. Двадцать пять лет своей жизни я отдал армии. В 1960 году демобилизовался в звании майора, имею правительственные награды. И вот опять потянуло «домой»: вернулся в Болшево, а тут уже все по-новому, вместо поселка — город Калининград. На базе нашего бывшего коммунарского завода вырос гигант, при ДК которого и организован оркестр.

— И вот обучаю вас, — продолжал я свой рассказ Андрею Громикову. Коммуна ОГПУ из моих воровских рук сделала руки трудовые. Понимаешь теперь, Андрей, почему меня интересует твоя судьба? На своей шкуре испытал, что такое «блатная романтика», и врагу ее не пожелаю. Да и сказалась привычка разбираться, помогать в судьбах «споткнувшимся» людям… сколько лет был председателем конфликтной комиссии. Ты же, ко всему прочему, не чужой мне, ученик… и способный. Сам знаешь, сколько я воспитал отличных музыкантов. Несколько человек играют в Образцово-показательном оркестре Министерства с бороны, Сережа Соловьев в Госоркестре РСФСР, Лева Кочетков — у Утесова, а еще есть у Силантьева на радио! И ты можешь пойти этим путем… а там, как знать, возможно попадешь и в оперетту. Учись только как следует, не пропускай занятий… и в пивную кружку реже заглядывай, озоровать брось. Вот…

Некоторое время шли молча. Андрей как бы пережевывал все, что я ему рассказал.

— Ну, об этом никому, конечно… вы, Илья Григорьевич, не беспокойтесь.

— Твое дело, — засмеялся я опять. — Скрывать я ничего не собираюсь, Андрей. За меня голосуют последние десятилетия трудовой жизни, служения Родине. Только мещане, обыватели меня могут осудить. Вообще разве можно бить за то, что человек поскользнулся, упал… но встал опять на ноги, как ни трудно было? Конечно, лучше крепко держаться. Поэтому, когда вам старшие «поют надоевшие песни», не отмахивайтесь. Ну, мне сюда. Будь!

Мы расстались.

Что я могу еще добавить? Четыре года прошло с той поры, Андрей давно уж получил «диплом», играет в нашем оркестре на гобое. В музыкальное училище, правда, не пошел, женился, работает слесарем на заводе по шестому разряду: вместе с отцом ходят.

У Максима Горького есть книга «Мои университеты». Университетом моим и моих товарищей была Болшевская трудкоммуна ОГПУ № 1. Именно в ней мы обрели профессию, получили образование, как говорят, «стали людьми».