Необычайные приключения корабельной собаки - [10]

Но вскоре пришла дежурная медсестра и выгнала собаку из палаты.

Вечером Грипич подошел к койке моряка, которого нежно ласкал Боцман, и спросил:

— Откуда, браток, знаешь собаку?

— С десанта еще… — уточнил тот и рассказал следующее.

У них, в батальоне морской пехоты, который одним из первых высаживался десантом в районе станички, и жила эта собака. О четвероногом друге десантников ходили легенды. Сообразительный от природы, Налет удивлял и своей сноровкой. Никто не учил его ползать, да и времени на это не хватало. Бои не прекращались ни днем, ни ночью…

Налет носил донесения и приказы командиров, для чего десантники использовали его ошейник. И, когда нужно было, он, прижимаясь к земле, ползал под колючей проволокой, пробегал под артобстрелом, мог несколько минут пролежать неподвижно, если чувствовал опасность.

А позже десантники приладили наперевес две противогазные сумки и Налет доставлял в них патроны на линию огня. И не раз выручал морских пехотинцев в самых трудных ситуациях.

Даже фашисты, по показаниям пленных гитлеровцев, прознали о собаке «черных дьяволов». Вражеские снайперы охотились за ней, но Налет всегда выходил победителем из поединков.

В последней рукопашной схватке Налет вцепился зубами в руку немецкого офицера, который пытался из парабеллума пристрелить этого самого десантника, поведавшего Грипичу историю собаки.

Пуля, нацеленная фашистом прямо в сердце моряка, угодила в живот…

В тот же день группа десантников отправилась в тыл врага. Они взяли с собой и Налета.

— А ты говорил десантнику, как и где мы нашли собаку? — спросил я у Грипича.

— Он сам поинтересовался…

— А про бескозырку? Там ведь были буквы «ПБ». Может, он что-то знает…

— Не успел разузнать. Умер вчера десантник…

Как я коком был

Сразу после побудки меня вызвал мичман и сказал:

— Ты знаешь, что дядю Сашу откомандировали в штаб. Придется тебе, юнга, кормить нас. Справишься?

— Справлюсь! — лихо заявил я, обрадованный таким доверием.

Правда, мой опыт в поварском деле замыкался на чистке картошки и резке хлеба, а к пище я относился потребительски. Ни дома, ни в пионерских лагерях, когда ходили в походы с ночевкой, я не вникал в секреты кулинарии, считая ее не мужским занятием.

С завтраком я справился, как и подобает юным морякам. На длинном столе разложил белый хлеб, поставил миски со сливочным маслом, большой медный чайник, алюминиевые кружки по числу катерников.

Братва не высказала никаких замечаний, а кто-то даже похвалил меня за расторопность.

В радушном настроении я принялся за обед. Начистил ведро картошки, снял кожуру с нескольких больших луковиц, открыл две банки «второго фронта». Так дядя Саша американскую тушенку называл.

Это — для первого.

На второе — каша. Засыпал в пятилитровую кастрюлю гречневую крупу. Почти доверху. Залил водой и поставил на огонь.

На третье — компот. С ним гораздо проще. Кинул сухофрукты в холодную воду и жди, пока она не закипит.

Сейчас, конечно, не помню, сколько минут прошло, как стала моя каша подниматься и выползать из кастрюли. Ну, думаю, так дело не пойдет! Выползет вся — чем братву кормить буду? Нашел обрезок пенькового линя и морским узлом привязал крышку к боковым ручкам кастрюли. Каша больше не выползала. Я успокоился.

Однако, ненадолго. Новое испытание, словно всплывшая рядом с катером фашистская подлодка, привело меня в трепет. Утром я вымыл ложки и вилки, а когда стал выливать мутную воду из бачка, то оказалось, что именно в нем и находились столовые приборы. Вместе с ними блеснула ручкой, послав мне прощальный привет, и единственная наша чумичка.

Совершив непоправимый акт потопления корабельного имущества, я ломал голову, как выкрутиться из создавшегося положения? Сбегать к корешку на «555» нельзя. Мы не на стоянке. Кругом море. А я не смогу, как Иисус Христос, пройти по воде.

Еще до боя склянок, зовущих на обед, я принес в кубрик бачок с супом, поднос с хлебом и дал деру, затаившись на камбузе.

Скоро из кубрика стали доноситься требовательные голоса:

— Юнга!

— Где ты там?

На камбузе появился Белов:

— Ложки давай, и чумичку тоже…

— Нет ложек, и чумички нет.

— А где ж они?

— На дне морском, — тихо ответил я и рассказал, как они там очутились.

Позже я узнал, что мои старшие товарищи суп прямо из мисок хлебали, а самую гущу отправляли в рот корками хлеба.

Дошла очередь до второго. Когда я снял крышку кастрюли, моему взору явилось черно-коричневое месиво, твердое, будто застывший бетон. Зная, что ложек нет, я вывалил варево на противень и большим ножом разрезал его на дольки, похожие на торфяные брикеты, какими мама топила печку-буржуйку.

Отступать было некуда, и я понес варево — может, единственное на всем Черноморском флоте — в кубрик, где покраснев до ушей, поставил противень на стол.

— Чего это ты нам изобразил? — спросил мичман, рассмотрев мои брикеты.

— Кашу. Гречневую, — тихо пояснил я.

— Может, поделишься рецептом приготовления? — съязвил мичман и наградил меня таким взглядом, от которого хотелось бежать хоть на клотик.

Я — молчал.

— Вот что, — принял решение мичман. — Неси-ка нам консервы, да хлеба добавь…

Успокоенный тем, что все обошлось, я быстро выполнил поручение.