Необычайная коллекция - [3]

Испугался ли он, представ перед судом и едва избежав тюрьмы? Как бы то ни было, сразу после этого Манделье исчез. Несколько лет о нем никто ничего не слышал, и даже лучшие друзья не имели от него вестей. Ходили разные слухи. Говорили, что он покинул Европу, пишет картины в Америке, женился на русской наследнице или стал золотоискателем в Южной Африке. На самом деле все было далеко не так живописно: Манделье уверовал в Бога и удалился в религиозную общину на севере Франции. Проведя там шесть лет и дав обет воздержания, он поселился в брабантской деревушке, чтобы благочестиво и скромно жить на лоне природы.

Как правило, он был в ладу с самим собой в своей новой жизни и считал грехи молодости — в том числе, и свои книги — окольными путями к нынешнему просветлению. Но порой у него случались ужасные нервные срывы, когда ему была невыносима мысль, что он написал эти книги, эти грязные и кощунственные романы, имеющие столь мало общего с евангельским идеалом. Тогда он принимался колесить по стране в поисках всех экземпляров своих книг, чтобы уничтожить их. Он горько рыдал в букинистических магазинах, а каждому изумленному букинисту, утешавшему его на своем плече, описывал свою драму: как он был бы счастлив жить аскетом, если б только ему удалось забыть то, что он написал!

* * *

Гулд всегда заканчивает свои лекции о забвении случаем Энрике Фольсано, испанского писателя второго ряда, который в конце 30-х годов покончил с собой, когда узнал, что читатели обычно забывают его книги сразу по прочтении.

Его первые романы, в детективном жанре, были неплохо написаны; их забывали, дочитав, через несколько часов, но все-таки не во время чтения. А вот следующие, ближе к социальной драме, забывались по мере того, как их читали, — «забвение непрерывным потоком», как говорит Гулд. На третьей странице читатель не мог вспомнить, что прочел на второй, на четвертой забывал третью и так далее.

«Случай Фольсано не лишен общих черт со случаем Мартелена, — комментирует Гулд. — Первый писал книги, которые читатель забывал страницу за страницей, второй начинал их и забывал сам день за днем. Книги Фольсано умещались в объеме одной страницы в читательской памяти, а мозга Мартелена хватало на один день памяти авторской. Это два варианта одной и той же проблемы. Но тогда как решение проблемы Мартелена подсказал ему Фердье — писать очень короткие тексты, — никто не помог Фольсано, которому тоже следовало бы писать тексты в одну страницу, чтобы не выходить за рамки крайне слабого интереса, которого он только и мог добиться от своего читателя. И он умер, так до этого и не додумавшись».

После недолгого молчания Гулд поделился со мной своим страхом: он очень боится, когда читает лекцию, что его настигнет синдром Фольсано. Он будет говорить, говорить, а слушатели — забывать его слова, по мере того как он их произносит. Но под конец Гулд вновь обретает душевный покой, слыша аплодисменты, с каждым разом все более бурные, которые опровергают его опасения.

ДЕСЯТЬ ГОРОДОВ (I) Горан, в Силезии

В городе Горане говорят на трех языках; все три — производные от польского и очень похожи между собой. Их лексикон на девяносто процентов идентичен, как и все имена собственные; лишь спряжение заметно отличается — и то не у всех глаголов. То есть в принципе все три языка понятны любому поляку, который не обнаружит в них особых различий с исконным польским: в Горане, Варшаве и Катовице говорят grosso modo[1] на одном языке. Жители Горана, однако, друг друга совершенно не понимают. В этом городе все говорится и пишется одинаково на их трех языках, но в силу какой-то ментальной блокады каждый житель говорит только на одном и отказывается понимать другие. Выражаясь языком математики, Горан нарушает закон транзитивности: если Р — субъект, говорящий по-польски, a g₁, g₂ и g₃ — три языка, на которых говорят в Горане, и Р одинаково хорошо понимает как g₁, так и g₂ и g₃ (Р = g₁, Р = g₂ и Р = g₃), то люди, говорящие на этих языках, также должны друг друга понимать (g₁ = g₂ = g₃). Но в Горане это не так. Гулд описал мне кое-какие курьезы, вытекающие из этой абсурдной ситуации, после того как побывал там в прошлом году.

«В Горане все пишется на трех языках — названия улиц, вывески, меню — все. Но поскольку эти три языка почти идентичны, надписи чаще всего бывают одинаковы:

— на фронтоне мэрии можно прочесть «Merostwo, Merostwo, Merostwo», то есть «мэрия», но на трех языках;

— на автобусах, идущих до стадиона, написано: «Stadion, Stadion, Stadion»;

— в меню ресторанов: «Ryba, Ryba, Ryba» (рыба), «Kurczak, Kurczak, Kurczak» (курица), «Szynka, Szynka, Szynka» (ветчина);

— и так далее.

Отличаются слова крайне редко. Но если вдруг на вывеске не хватает слова на одном из трех языков, его носители впадают в панику и уверяют, что не понимают написанного, — хотя то же самое слово могут прочесть дважды! Однажды я повстречал человека, который искал больницу. Он стоял перед табличкой-указателем: «Szpital, Szpital». Казалось бы, все ясно, но увы: недоставало szpital на его языке. И он ничего не понимал, нервничал, лихорадочно листал словарь (в Горане их всегда носят с собой) и умоляюще взирал на прохожих, чтобы узнать, действительно ли