Необоримая стена - [25]

И все же, мысли о Насте не давали покоя. Даже воспоминания юности не могли отвлечь от того, от чего горела душа. Он то представлял себе, как Митяй терзал его девушку, то мучился оттого, что сейчас с ней может быть, как раз случилась беда, а его нет рядом, то проклинал себя за свое молчание, и её тайный уход. Её большие серые глаза с пушистыми ресницами стояли перед ним, он вспоминал её — стройную, изящную, с длинной русой косой, нежным румянцем щек, завитками локонов, выбившихся из прически, вспоминал тоненькое запястье руки, гладившей его по щеке. Настя! Где ты сейчас…

Аника смотрел сквозь пыльное стекло на улицу. День прошел, звезды, высыпавшие на небе, были яркими, совсем не такими как в городах, где свет ночных улиц не дает разглядеть всей красоты звездного неба. В двери повернулся ключ, скрипнула дверь, и ключ повернулся снова.

— Ничего не говори, — горячие женские губы прижались к его губам, — ничего не вернуть и ничего не изменить, — только одну ночь, прошу тебя…

Аника, словно в забытье обнял Варвару и горячо поцеловал, как тогда, в первый раз, в кибитке дядюшки Анри. Ничто не могло измениться, и ничего нельзя было вернуть, но этому суждено было случиться. Все должно было повториться, просто следуя тому самому знаменитому закону философии, когда все движется по спирали и все возвращается, только уже на другом уровне, а вот более высоком или низком — зависит от того, как человек распорядится своей судьбой. Варвара была спасительным кругом в океане отчуждения, горя и безысходности, захлестнувшем Анику с головой. Он уже не помнил больше ни о чем, он снова был мальчишкой, в объятиях великолепной красавицы, с которой когда-то мечтал провести ночь, — первую в своей жизни ночь.

* * *

В Монастырской келье, где Настя разговаривала с матушкой настоятельницей, было светло и тихо:

— Воистину, то, что ты рассказываешь и удивительно и страшно, — матушка Неонила погладила Настю по голове, — но это совсем не повод уходить в монастырь. Я не могу дать тебе свое благословение. То, что с тобой случилось — испытание, которое тебе послано свыше, наш Господь умер за нас на кресте, а ты пытаешься сойти со своего креста.

— Но я же не святая, матушка.

— А ты думаешь, все святые были безгрешны и не сомневались, не пытались облегчить свою судьбу.

— Но почему такие тяжелые испытания, чем я заслужила?

— Не думай, что все, что происходит с тобой, происходит без поддержки господа. Есть такая притча: Умерший человек, представ перед господом и глядя на свой жизненный путь, упрекнул его: «Господи, посмотри, когда у меня было все хорошо, я вижу два следа, твой след идет рядом с моим, а когда у меня были беды и несчастья я вижу только один след на земле. Почему же ты шел рядом со мной в радости и оставлял меня в бедах моих?». Господь, улыбнувшись, отвечал: «Сын мой, когда у тебя было все хорошо, я шел рядом с тобой, а когда ты был в беде и несчастии я нес тебя на руках».

— Мне кажется, что испытания несоизмеримо тяжелы, — Настя плакала.

— Господь не посылает испытаний, которых человек не может выдержать. Каждому по силам и по вере его. А что до того, какая у человека судьба, так это от самого человека и зависит. Иной слаб душою, и испытаний ему сильных не требуется — ему бы с малыми разобраться, а у иного сила такая внутри, что господь дает ему большие испытания, потому как малыми ему душу не совершенствовать. Терпи, детка. Терпи и благодари за каждое испытание.

— Матушка! — Настя, плача бросилась ей в ноги, — я не хочу больше жить в этом мире, он гадок и жесток. Возьмите меня к себе, прошу вас.

— Давай начнем с того, что ты шла в Тобольский храм, ты уже отказываешься от этой цели? Может, передашь эту миссию кому-то другому?

Настя собралась с духом, сверток с образом стал почти родным, она не могла никому его передать.

— Нет, я выполню то, что обещала…

— Я велю дать тебе одежду послушницы, немного еды и денег в дорогу. Благослови господь тебя на путь твой нелегкий. Если будет на то воля божья и желание твое уйти из жизни мирской не изменится, то после вернешься ко мне, и мы поговорим с тобой. А теперь ступай, умойся и отдохни, отслужим обедню, подкрепишься и пойдешь, ступай…

— Матушка, — Настя прижалась губами к руке настоятельницы, — спасибо…

— Спаси Господь!

Впервые за много дней, Настя отстояла обедню и искренне молилась о прощении своих грехов, об Анике, еще о многом, что было у неё на душе. Сестры принесли ей монастырскую одежду, в которую она тут же облачилась, и она чувствовала невыразимую благодать, когда вместе с сестрами в трапезной ела простую, но чрезвычайно вкусную пищу. Наверно этого ей не хватало все последнее время. Тишины, покоя и размеренного распорядка жизни в монастыре. Невероятной чистоты и белизны стен, запаха ладана и мирры, мягкой теплой ткани простого платья, улыбок сестер, которые не знали её и толком не разговаривали с ней, но старались всячески подбодрить её, стесняющуюся ступить и молвить что-то не так.

Стены монастыря, спустя несколько часов, стали почти родными, Насте безумно не хотелось их покидать. К вечеру она вышла к тракту и села на вечерний дилижанс. Одежда послушницы была лучшей защитой. Черное платье и платок, скрывавшие её с головы до пят, и оставлявшие открытым только лицо, не вызвали бы подозрения ни у кого, и уж точно никто не стал бы искать в будущей монахине беглую преступницу, портреты которой висят на каждом столбе. Попутчики спали, а до ближайшей станции они должны были добраться только к утру. Настя задремала, и во сне ей грезился Аника, кричавший что-то вслед ей, уходившей от него прочь, протягивавший к ней руку, словно зовущий вернуться назад.