Необходимей сердца - [26]

Ему стало жалко ее.

— Матвей, милый, ничего там не было. Ну ничего! Валера приставал, но господи, от него несло перегаром.

— Значит, сначала он лез к тебе, а потом ты пошла с ним купаться?

— Я сделала это для Милы. Прости.

Он вспомнил ее вчерашнее счастливое лицо и поймал себя на мысли, что хочется сделать ей больно. Физически больно. Он устыдился этого желания. Вчера она ничего не сказала, значит, ей было что таить.

— Мне уйти? — спросила Ольга.

Он молчал.

Она ушла медленно, надеясь, что он позовет ее.

* * *

В обед, на другой день, Валера подсел к Матвею:

— Ну как, в детском садике у тебя все нормально?

— Нормально, — ответил Матвей, чтобы отвязаться.

— Мы тут купались с твоими. Ничего бабцы.

Дети ушли, оставался только один отряд. Ходил начальник лагеря, торопя вожатых заканчивать обед. Технички начали мыть посуду.

— Ты, кажется, не достиг желаемых результатов?

Валера в ответ:

— Много ты знаешь.

Все соединилось в Матвее в одно: и купанье, и слова Тоси, и Валеркино довольное лицо. Матвей ударил, плохо понимая, что делает. Валера только качнулся, и не успел Матвей понять, в чем дело, как могучий удар сбросил его со стула. Валера улыбался сверху, и Матвею было обидно, что на лице врага не было следа его удара. Он бы год жизни отдал, чтобы увидеть кровь на лице Валеры.

Матвей встал молча и пошел из столовой. Он знал, что Валера усядется и продолжит есть.

Матвей быстрым шагом дошел до корпуса и подставил голову под холодную воду. Она ручейками стала стекать под рубашку. Кровь склеила ноздри. Он высморкался, и вода стала красной. Снова высморкался — опять кровь. Поднял глаза к зеркалу — оттуда на него смотрело чужое распухшее лицо. Он сморкался до тех пор, пока кровь не перестала идти.

Матвей выпрыгнул в окно — чтобы никого не видеть. Он знал, что Катя справится с детьми одна.

Лес… Лес… Лес…

Он спрятался в лес, как в руки матери. Над головой текла воздушная река, тихо процеживая сквозь себя солнечные лучи. Матвей прирос к земле. В нем не было обиды на Ольгу, на то, что его ударили так сильно, была пустота. Он немного сомкнул ресницы, и маленькие радуги встали перед глазами. Он лежал так долго-долго и вдруг уснул.

Начальник лагеря сделал вид, что ничего не случилось, хотя все знал от техничек. Так было лучше всем.

Через три дня Мила подошла к Матвею:

— Все дуешься.

«Откуда такая бесцеремонность?» — подумал Матвей. И не ответил на ее слова.

— За что ты ее так?

— Как так? — вспылил Матвей.

— Обидел. Она тут ни при чем. Я ее попросила, и она со мной пошла. Мы подруги, и, пока ты с ней не познакомился, мы всюду были вместе. Теперь она со мной почти не разговаривает.

— Ты хочешь, чтобы я попросил ее поговорить с тобой?

— Матвей, мы же взрослые люди. Все видим, все понимаем. Сегодня Ольга будет ждать тебя. Придешь?

Он промолчал.

Он весь день думал, что не пойдет.

Но не смог не пойти.

* * *

Перед обедом, возвращаясь с отрядом в лагерь, Матвей увидел позади Ольгу. В белых панамах малыши напоминали ему букет ромашек, который он собрал только что и хотел поставить в своей комнате. Он помахал Ольге букетом и положил его на куст. Ольга взяла букет и поцеловала его.

На следующий день Матвей должен был в последний раз в этой смене дежурить по лагерю. Это напомнило, что скоро конец второй смены, а в третьей будет на два отряда меньше и, значит, сократят четырех вожатых. А если и он попадет в их число? Да еще ссора с Валерием на нем. Как он будет без Ольги? Всего четыре дня оставалось до окончания смены. Четыре дня! Он не говорил Ольге, что кого-то должны сократить, — опасаясь расстроить. Начальник лагеря и старшая пионервожатая хранили секрет, боясь, что те, кто не поедет на третью смену, станут плохо работать в оставшиеся дни.

Когда он шел к Ольге, встретил Семина:

— К Оленьке?

И это подчеркнуто ласкательное обращение передернуло Матвея. Вопрос остановил его. Он жил в коконе своей тайны, и само собой разумелось для него, что никто не знал о его чувствах, но все чаще он видел по недосказанности, по взглядам, что многие знали о них.

— Еще удивляется. Весь лагерь давно знает. — Семин, улыбнувшись, подмигнул и пошел своей дорогой.

Лес, заснув, помалкивал. Небо над ним мрачнело суровой тишиной. Еле ощутимой осенней свежестью тянуло оттуда. Раздробленный днем на деревья, лес был единым в темноте, очеловеченным. Корни сосен — как пальцы.

Устало светил домик общежития, словно обижался на людей за то, что они не тушат свет, мешая спать старому строению. Четкий, словно вырубленный, стоял над ним веселый месяц. Матвей пришел немного раньше — ему нравилось недолго ждать Ольгу, прислушиваясь к неясным женским голосам.

Прошелестела проснувшаяся листва — Ольга неосторожно пробиралась под окнами. Матвей переступил с ноги на ногу, приятно ощутив мягкость лесной неутоптанной земли, покрытой упругим слоем иголок.

— Матвей, ты здесь?

Хотелось еще раз услышать ее зовущий голос, волнующий до радости, навсегда впитать его в память.

— Здесь, — тихо ответил он.

Если бы человек вспомнил, о чем он говорил в дни своей первой любви, он бы удивился: какими простыми и глупыми кажутся теперь те, прежде важные и необходимые, слова. Любовь придает словам запах и цвет. Любовь уходит — запахи выветриваются, цвета бледнеют, и память не может удержать слова за ниточку запаха, которого уже нет, за краски, которые исчезли. Вот почему завистливо слушают влюбленных на улице, в метро, в автобусе. Как бы душевное тепло выделяется при этих словах.