Необъективность - [21]

Я ухожу во дворы, здесь спокойно — нету ни ветра, ни шума — солнце рассеяло всё-таки дымку, после зимы первый раз обогрело. И я вхожу, ухожу в это тёплое поле. Воробьи дико галдят надо мной, а вот — пытаются и размножаться. Гляжу на них, как котяра. Может быть, это назвал бы я богом — когда вокруг всё благое. Мысленно я провожу эти линии — от моей комнаты до этой точки, я шёл навстречу толпе, развернулся, но, всё же, важное мне направленье иное — наискось, к этому тоже.

На детской площадке в оправе кустов я присел на скамью — а где ещё посидеть, есть сквер для взрослых, но он вплотную к проспекту — там сплошной гул от машин, невозможно. Здесь могут «заментовать» меня с пивом, мамочки начнут кричать про куренье, но, если что, я согласен. Перед скамейкою лужа, можно сидеть только с краю. Напротив мама с ребёнком лет двух, но молодая — не страшно. Мальчик в голубеньком комбинезоне стоит, держа лопатку как саблю. Тихо, может смогу отойти от нагрузки. Мальчик пошёл возле края площадки — как-то смешно наклонившись всем телом, ноги почти не сгибая: top-top — «…топает малыш».

С треско-шипеньем открылась банка в ладони — я смотрю на руку, и я сочувствую ей — надо ж, вот так попахала, что заскорузла, не чувствует банку, болят суставы на пальцах. Но заказ сделал, неплохо. Даже в душе пустота, «непонятка» — как без станка и без камня. Перед ногами стеклянно блестели песчинки.

Что-то меня привлекло, и я вздрогнул. В метре напротив стоял тот ребёнок, причём смотрел «не по-детски». Круглые щечки на круглом лице, чуть заострявшемся книзу, круглые очень большие глаза — серая радужка, цвета титана, чёрный зрачок, тоже круглый. И ни малейших эмоций. Ну и давно ли он тут…, я не слышал. Шапочка, кругло, лицо окружила, и даже пальчики — как из кружочков. Одно вниманье. «Кто ты…» — Спросил я его про себя. Он не ответил и не шевельнулся. — «Дух у тебя, точно, есть, это видно…» Молчит и смотрит. Он даже не шевельнулся. «Вон уже мать-твоя к нам зашагала. Кстати, а ты во что веришь…» — Он повернулся, пошёл через лужу — и от меня, и от мамы. Всё же сложна топология в нашем пространстве.

7. Маша, Саша и колено

Маша смотрела в окно электрички. За окном мчалась назад густо-зелёная масса деревьев и разглядеть что-то там было сложно. Да и смотреть было не на что — она вполне представляла себе неухоженный лес с его корягами, его крапивой, кустами, а то и с хлюпаньем полуболот под ногами. А электричка шла почти бесшумно — чистенько, светленько, но скучновато. И Маша стала смотреть на своё отраженье на стекле рядом с собою — вполоборота лицо, полурастаявший след от него, также следящий за нею. И из-за этого снова всплыла и заслонила собой остальное её привычка держать себя под постоянным контролем, та, что и делала её собой, и дала всё в этой жизни.

Всё б ничего, кроме щёк, Маше казалось — они пухловаты, ей бы хотелось, чтоб были чуть впалы. Она почти и не видела грудь, и это было её постоянной досадой — была крупней, чем она бы хотела. Тысячелетия в прошлом это считали бы за идеал, ну а её почти злило — внутри себя она была другой, но приходилось мириться. Всё остальное, всё было нормально — лицо вполне себе правильной формы, также глаза, нос и губы; светлые волосы (хоть из-за щёк приходилось носить всегда косу), стройные ноги (для многих на зависть), бёдра и талия, рост выше среднего — не придерёшься. Она умела одеться. И с головой хорошо — красный диплом у одной был на курсе. Она сумела по жизни ни где не забраться в дерьмо — и на душе тоже было спокойно. Она взглянула на туфли, на рваные джинсы, чуть-чуть поправила блузку и перешла дальше — к самокопаньям. Холодноватая — да, ну а как по-другому — если ты будешь теплей, тогда тебе влезут в душу, и ты залезешь в чужое — а это, бр-р-р, неприятно. Глупости пахнут противно. Высокомерной она не была, доброжелательной — «через платочек». Ну такой мир, в его массе.

Но исключения всё-таки есть — на ум опять пришёл Саша, и Маша даже вздохнула (хоть вышло по-бабски). Они работали вместе: он — замдиректора, она — начальник отдела. Она запомнила первую встречу около этой стеклянной гигантской их башни. В то утро, хоть небольшой, был туман, и она шла от парковки. Издалека различила фигуру мужчины на абсолютно пустой площади рядом со входом. Всё было так нереально — все три огромных предмета: асфальт и полупрозрачная башня, и бледная сырость вокруг — всё это объединялось. И только он был конкретен — стройный, в отличном костюме, высокий. Он ждал её, чтоб провести за собой внутрь стекла, и чтоб принять на работу. И, как всегда, она не обманулась — и среди всех там внутри, в этом искусно очищенном и освежённом там воздухе, среди всех пальм и рядов всех столов, также стеклянных кубов кабинетов, никеля, белых рубашек и круглых голов — там только он выделялся. Джентльмен, что не отнять, всегда спокойный, достойный. Он стал ухаживать — вежливо, тонко. Он был хорош в ресторанах (женщины его всегда замечали) — за белою скатертью с тонким вином — ничего лишнего, лишь безупречность. Уже пора было что-то решать, но (Маша снова вздохнула) она его не любила. Впрочем, она не любила и раньше, и начала понимать, что любить это, видимо, глупость, эта болезнь пройдёт мимо. Но замуж уже пора, из принцесс пора идти в королевы.