Ненависть - [6]

– Ага,– беспечно бросил он и вышел, на ходу поднимая остроконечный воротник куртки.

«Интересно, обернулась ли она, чтобы посмотреть на закрывшуюся дверь?» – подумал он, какое-то время горько улыбался этой мысли и забыл о ней, пройдя двадцать шагов по дороге, ведущей в деревню.

* * *

– Так что ты делаешь в армии, Глодер?

Они неспешно ехали по редкому лесу, рука об руку, почти соприкасаясь локтями. Широкая прямая тропа, изрезанная мокнущими колеями, местами покрылась яркими желтыми пятнами. Березовые листья уже опадали. В этом году осень обещала быть ранней. Кони передвигались шагом, неторопливо, потряхивая мордами.

– Сначала меня готовили в писари,– ответил Глодер, потрепав по холке своего коня, недовольно фыркавшего и рвавшегося в галоп.

– Теперь все понятно! – насмешливо воскликнула Диз.

– Проучился три года у лучшего городского переписчика. А потом в наш городок пришла вражеская армия. Черт его знает, кто это был. Обычный захватнический рейд. Все происходило двадцать лет назад, тогда такое было в порядке вещей.

– Я знаю.

– Откуда? – Он повернулся к ней, окинув ее заинтересованным взглядом.– Ты не можешь этого помнить. Тебе было года три.

Диз невозмутимо подтянула стремя и спокойно ответила:

– Мой отец и братья воевали в то время.

– В одной из таких армий?

– Против одной из таких армий.

– А,– коротко произнес Глодер.– Ну так вот, мне пришлось сменить перо на меч, и неожиданно оказалось, что я владею ими одинаково хорошо. Моего учителя зарубили у меня на глазах, и я понял, что в нынешнем мире полезнее для здоровья уметь убивать, а не писать. Хотя почерк у меня до сих пор великолепный.

– Не имела возможности убедиться,– насмешливо сказала Диз.– Что ж, придется поверить тебе на слово.

– А ты разве умеешь читать?

– Конечно.

– Ха! Твое «конечно» несказанно позабавило бы девять десятых женщин и две трети мужчин. Грамоту знают только писари, жрецы да иногда дворяне... Ты дворянка, Диз?

Она натянула поводья: ее кобыла тоже начинала волноваться, взбудораженная недовольным ржанием рвавшегося вперед коня Глодера.

– Может, перейдем на рысь? – предложила она.

– Как хочешь.

Несколько минут они ехали молча. Диз проигнорировала вопрос, а Глодер притворился, что не заметил этого. Однако он не собирался отступать так быст– ро. Он понимал, что эти часы, возможно, последние, проведенные ими вместе, и ему больше не представится шанса узнать о ней хоть немного... хоть что-нибудь, что можно было бы помнить.

– Ну а ты как попала в армию? Ты дерешься, как мужчина. Кто тебя учил? Отец?

Диз криво усмехнулась, и Глодер слегка нахмурился – ему не нравилась эта усмешка, и не нравилось то, как часто она появлялась на губах Диз.

– Нет,– ответила она.– Отец и слышать не захотел бы ни о чем подобном. Он считал, что женщина должна достичь половой зрелости, выйти замуж и каждый год рожать по ребенку. У моей матери с этим были проблемы, из всех ее детей выжили только трое, и отец мечтал покачать на коленях хоть с десяток внуков. Да и я, по правде говоря, не видела для себя иной судьбы. Ведь это так обычно в нашем несовершенном мире, верно?

– Как же ты переубедила его?

Диз пожала плечами, заправила за ухо выбившуюся из косы прядь. Она никогда не могла затянуть волосы туго, они были слишком пышны и тяжелы. Вообще они мешали, это было очевидно, и ухаживать за ними дело хлопотное, особенно в походных условиях. Женщины, занимающиеся военным делом, обычно стригли волосы коротко, чтобы можно было легко убрать под шлем или шапку. У Диз же была коса почти до колен, и, хотя Глодер по-мужски восхищался водопадом цвета темного пламени, в который превращалась коса, когда Диз расплетала ее, практичная часть его рассудка возмущалась подобным капризам. Он помнил, как однажды во время битвы солдат вражеской армии намотал эту косу на руку и уже занес меч, чтобы отрубить Диз голову, но девушка оказалась проворнее и выпустила ему кишки, а потом долго не могла разжать стиснутый в предсмертной судороге кулак убитого. Глодер вспомнил, как она присела возле трупа среди крови, копоти и грохота битвы, пытаясь расцепить скрючившиеся пальцы, и как он подошел к ней, как наклонился, раздраженный и разгоряченный, как протянул окровавленную руку и схватил Диз за плечо, собираясь встряхнуть ее и сказать: «Какого дьявола ты возишься, руби на хрен!» Она обернулась, и он увидел на ее лице ярость. Не отчаяние, не злость, не гнев, которые он вполне ожидал там увидеть,– обычные чувства вспыльчивой женщины, которой прижали волосы, а ярость, слепую, безумную, выплескивавшуюся через края узких синих глаз и забрызгивавшую все вокруг, словно кровь, которой здесь и так было достаточно. Глодер на миг онемел, потрясенный этой яростью, ее молчаливой и в то же время сбивающей с ног мощью, и, забыв о раздражении, проговорил: «Тебе помочь?» И тогда она...

– Эй? – насмешливо окликнула его Диз.– Смотри не вывались из седла.

– Да,– отрешенно отозвался он, неожиданно для самого себя захваченный этим, казалось, поблекшим воспоминанием. «Тогда она просто отрубила трупу кисть. Не косу, а руку. И унесла ее на волосах в лагерь, словно трофей, а вечером сидела у костра и обрезала пальцы трупа, как сучки у полена, пока не освободила волосы. А потом смахнула обрезки в костер и откинула косу за спину. И отблески пламени переливались в ее волосах».